Земля под копытами

А это ж моя родная теща шефу воротник доставала и пальто шила, он все плакался, что в торговле нет у него знакомств. Отчего, думаю, не помочь человеку, он ко мне по-доброму, и я по-доброму.

— Какая ж у него квартира? — спрашивает Сластион дрожащим голосом.

— Квартира!.. Весь этаж — его!

Я, конечно, не раз бывал у шефа дома — то привезешь, это отвезешь: трехкомнатная у него, как и у меня, квартира в старом доме; правда, с высоким потолком и попросторнее, но особой роскоши там я не видел.

— А ест он — то самое, что и мы?

— Скажешь тоже — то самое… Он трубку подымет — и спецкомната в ресторане готова. Не сам даже — секретарша звонит. А в спецкомнате — все, что тебе даже и не снилось, деликатесная категория.

— Может, и дача есть?

— Дворец! Бассейн с подогретой водой и финская баня!.. Ну, будь здоров, пиши мелким почерком, почетный строитель!.. — сказал я и вразвалочку пошел к машине, где меня уже дожидался шеф.

Сластион торчал на ступеньках театра и, разинув рот, глазел вслед нашей машине.

— Земляка встретил, — объяснил я шефу. — В пластмассовом красном галстуке и лаковых туфлях. Сермяга. Валенок.

Шеф на это промолчал.

5

А на кой мне село? У меня теперь свое село, персональное. Мы с жинкой на барже-цистерне работаем, Днепровского пароходства. Я у нее командир, она — моя команда. Это ежели по штатному расписанию, а разобраться — так жинка мною командует, она у меня такая — хоть ты лопни, а верх все одно ее будет. Ну вот, с ранней весны до поздней осени так по Днепру и снуем. Раньше и сын с нами плавал, а теперь на пароходного механика учится. Палуба в полном нашем распоряжении: тут и пляж, тут и двор, тут и выгон. И курочки у нас на палубе кудахчут, и петух встречным судам кукарекает, и уточек прошлый год аж восемнадцать штук выкормили. Как-то и кабанчик выпестовался за лето, на судне я его и порешил, а смолил, известное дело, на берегу: на барже-то цистерна с бензином, огонь разведешь — небо просмолишь. Одно лето и коза с нами плавала. Зимой думал я продержать ее в квартире на балконе, даже поролоном балкон оббил, так соседи позавидовали, в милицию написали, пришлось продать козу.

Так что село мне, почитай, ни к чему.

Но и теперь еще сердце ёкает, как мимо плыву и увижу кручу, где батькова хата стояла. Днепр берега подмывает, кручи оползают, и нет уж улочки, где пацаненком бегал, а потом парубком молоденьким девчат обнимал… Лавочка над самой водой стояла, обхватишь несмело девичий стан, огнем весь полыхаешь, а волна о песок — шур, шур, и холодом на тебя. Нет уж и лавочки давно, а берега в бетон взяты, и скользит волна по бетону.

Жена к селу меня ревнует. Сама-то она считается городской, из пригородных кулачков она, теща когда-то меня, квартиранта, за батрака при огороде держала, а сама каждый божий день пропадала на базаре. Нынче на грядках, где я тещину клубнику полол, — дома как скирды: новый микрорайон. Но я все еще интересуюсь трудовыми свершениями земляков и этого от жинки не скрываю. Газетку районную выписываю, там часто наше село поминают: сколько посеяли, сколько собрали, кто в передовиках. Глядишь, и знакомую фамилию увижу; с тем учился, за одной партой сидел или на одной улице жил, с тем в клуб вместе ходил. А уж как односельчанина орденом или медалью отметят — будто меня самого наградили. Читал и фельетон на Сластиона. Как он дачу строил.

Как-то затянуло Днепр туманом, мы к берегу пристали неподалеку от наших мест. Хлопцы телят колхозных на лугу пасли… Разговорились. И вдруг рассказывают такое дело про Македонского. Не знаю, стоит ли и повторять. Может, это только слухи непроверенные. Да молчи ты, жинка, ничего недозволенного я не рассказываю. Я тоже, может, в армии на ответственной должности находился — каптеркой заведовал, первый человек в казарме после старшины — и знаю, что можно говорить, а чего нельзя. Хочешь, чтоб и тут твой верх был? А может, все, о чем болтает, и на самом деле?.. Если Йосип Македонович полетел, значит, указание ему такое вышло — лететь, секретное указание, а наше дело помалкивать. Без указаний Йосип Македонович не полетит. Не такой он человек. А если это злостные слухи и поклеп, тогда пас, ничего я вам не говорил, а вы ничего не слышали.

В армии мы вместе служили, это правда. Прислали его сержантом в нашу роту, я уже ефрейторские лычки носил. Прихожу из караула, вижу — вроде Сластион наш со старшиной по казарме расхаживает. Пригляделся — точно, Сластион! Статный, ладный, на гимнастерке — ни одной лишней морщинки, штаны отглаженные, бляха сияет, чеботы хромовые, все шерстяное, и пилотка шерстяная, у нас мало кто из младшего командирского состава и по третьему году так одевался. Подстриженный — строго по уставу, ступает медленно, грудь вперед, ну, словно с картинки сошел. А у меня сердце — тьох, тьох! Свой, земляк родной. Кинулся навстречу:

— Йоська!

Он поднял голову, вижу — узнал! Но глаза строгие, холодные. И голос чужой:

— Товарищ ефрейтор, как вы обращаетесь?! Какой пример рядовым подаете? Кру-гом! Шагом марш! Подучить устав!