Земля под копытами

…Вон они делают шаг, еще, и вдруг спотыкаются о натянутую моим воображением веревку, вон она, между тех двух деревьев. Они летят на тротуар, под ноги толпы, которая хохочет, я открываю глаза, чтобы и самому зло засмеяться, но мой заведующий и председатель профкома спокойно сворачивают за угол дома. Эксперимент не удался. Впрочем, он никогда не удавался и Петру Харлану. Теперь я подкапываю в воображении фундамент дома, пусть стена упадет на их слишком умные головы, пусть похоронит их под кирпичом, глиной и битым стеклом. Я не знаю жалости, ненависть клокочет во мне. Но каменные дома стоят неподвижно, а мои коллеги переходят улицу и исчезают в дверях кафе. Но я все равно отплачу за сегодняшнее унижение, когда стану директором конторы…

Оставшись один, Шишига побрел по улице куда глаза глядят. Есть расхотелось. Заглянул в книжный магазин, но быстро вышел: книги опротивели ему. В воздухе пахло опавшей листвой. Шишига опустился на скамью, подставив лицо осеннему солнышку. Но не сиделось, каждая мышца его тела была напряжена, пальцы рук невольно сжимались в кулаки. Он прислушался к разговору пенсионеров на соседней скамье. Старики говорили об обмене квартир. Один из них имел двухкомнатную по улице Леонтовича, возле Владимирского собора, на четвертом этаже в доме без лифта. У детей свои квартиры, а их со старухой ноги уже носят плохо, и они мечтают обменять свою квартиру на однокомнатную где-нибудь на Русановке, возле Днепра, чтобы прогуливаться у воды, это, говорят, очень полезно для гипертоников. Второй отвечал ему, что на Русановке осенью и ранней весной всегда сыро, туманно, лучше выменять где-нибудь возле Голосиевского леса, туда метро тянут, и там есть озера — одно время он сам давал объявление, так не было отбоя от желающих меняться, даже доплату предлагали. Но его дочке расхотелось забираться далеко от центра, она развелась с мужем и думает, что будет хозяйничать в доме отца, правда, какой-то молодой человек клинышки под нее подбивает…

Так они болтали, коротая время, которое для них не имело никакой ценности, а Шишига, прислушивающийся к их беседе, удивлялся, как это раньше такая мысль не пришла ему в голову. Закрыл глаза и представил, что уже имеет однокомнатную или двухкомнатную квартиру поблизости от оперного театра. Жить в старом Киеве — это совсем не то, что ютиться на окраине, где чувствуешь себя словно в приймах у большого города. Андрею виделась уютная квартирка в старом доме с высокими потолками, с широкими окнами, к нему приходят гости, пьют кофе в просторной комнате, где много света, а он стоит на балконе и курит, наблюдая сверху, как течет толпа по центральной улице. «Где ты живешь?» — «Возле оперного, — ответит небрежно. — За квартал от оперного». — «Малометражка?» — «Нет, старый дом, до потолка — три семьдесят, если нужно ввернуть лампочку, вызываю дворника со стремянкой…» В такую квартиру не стыдно будет привести Викторию, дочку бывшего директора, и сказать: «Вот наша хата…»

Возбужденный, он поднялся. Крылья его носа затрепетали. Сейчас было все равно куда идти, лишь бы двигаться. Пошел напрямик, и с каждым шагом все быстрее, — через скверик, через дворы, кривые улочки, пока не влился в людской поток на Крещатике. Было все еще по-летнему жарко. Пахло яблоками, дынями, гроздья винограда лежали на весах, будто соты полевых пчел. И хотя до сих пор Крещатик нравился Андрею, сейчас эта щедрость плодов, запахи и краски зрелой осени почему-то раздражали его. «Такое все невкусное, травянистое, — подумалось Шишиге, и он повернул назад. — Перерыв кончается, я все равно не успею ничего узнать. Да и не знаю, где бюро обмена квартир. Нужно смотреть на столбы, прежде мне попадались объявления об обмене на столбах и рекламных досках. Но я скользил по ним равнодушным взглядом и шел дальше. Я был очень непрактичный. Харлан был прав: тогда меня еще не разбудили…»

Шишига ощутил голод. При мысли о винограде и яблоках его даже затошнило. Сладковатый запах дынь тоже вызывал отвращение. И как он мог раньше любить дыни? Нет ничего отвратительней. Тут его внимание привлекла банка тушенки на витрине продовольственного ларька. «Говядина, — Андрей облизал губы, — мясо». На наклейке был нарисован луг, обрамленный лесом. Седой вол с туповатым равнодушием смотрел на Шишигу. Он стиснул зубы и проглотил слюну, а желудок аж свело. Андрей купил тушенку, забежал в булочную за четвертинкой черного хлеба и помчался в контору.

— Нож не найдется? — нетерпеливо спросил он вахтера.

— Как всегда — на столе в дежурке, — кивнул тот.