Земля под копытами

На всякий случай он забежал в приемную, ласково обнял секретаршу за плечи. Георгий Васильевич не появлялся. И вестей из управления не было. Шишига отправился в отдел. Юрко и Лелька не спускали глаз друг с друга. «И за какие такие заслуги государство платит им деньги?» — уже раздраженно подумал Андрей. Пробрался между столами к своему заведующему и прошептал на ухо: «Товарищ Прагнимак зовет на совещание…» Старик кивнул без энтузиазма. Шишига даже обиделся, но простил ему: не сегодня-завтра он уйдет на пенсию, его заменит более молодой — кто? Андрей скользнул дальше, останавливаясь лишь подле заведующих отделами. Петро Харлан делал иначе. Если директор или Прагнимак собирали заведующих отделами, об этом знали все. Петро играл в «свойского» парня, он ходил между столами с неизменным оскалом крепких крестьянских зубов, в его появлении было что-то карнавальное.

«В выработанном мной ритуале есть элемент избранности и таинственности, мы союз высших, — самодовольно подумал Андрей Шишига. — Я посланец, собирающий единомышленников. Пароль — принадлежность к людям, которые поднялись над толпой. Вы, товарищ Харлан, несмотря ни на что, селюк. Ваши ноги увереннее чувствовали себя на грунтовой дороге, чем на полированных ступенях. Скользкий гранит щекотал вам пятки, и вы теряли ориентиры. Ваши практические возможности не отвечали вашей теоретической базе. Глядя из мансарды каменного дома на Печерских горах, вы мысленно завоевывали Киев, но лишь ступили на землю — поскользнулись. Я не поскользнусь…»

Заглянув в кабинет Прагнимака, Шишига с облегчением вздохнул: тот был один. Андрей сделал очень серьезное лицо:

— Через две минуты все соберутся.

Наверно, было бы лучше, если бы он совсем не попадался Прагнимаку на глаза. Шишига почувствовал это по неуютной тишине, повисшей в кабинете, лишь только он вошел в него. Но он знал: если сейчас уйдет от Прагнимака — проиграет.

— Вы хотели услышать мои предложения относительно производственного процесса…

— Ну, я думаю, это не к спеху. Еще будет профсоюзное собрание. Для начала вам нужно на нем выступить. А пока что…

Точно, он хотел отослать Шишигу, придумав какое-нибудь неотложное дело. Но опоздал на долю секунды! В кабинет входили заведующие отделами. С Прагнимаком здоровались, его обступали, и Андрей отошел в сторону. Скромно уселся за журнальный столик, положил перед собой листок чистой бумаги, авторучку — он был лишь помощник, писарь, летописец, но все должны видеть, что он при деле, нужен тут, что без него нельзя. Незаметно для себя они смирятся с его присутствием.

Тут Шишига вновь, как вчера в машине директора, осознал свою принадлежность к чему-то большему и значительному, чем он сам. Это было чувство острое, сладострастное, чувство избранного. Ни единого звука не проникало из конторских комнат. Здесь же каждый что-то говорил важное, значительное, а он делал вид, что записывает всякое их слово. В действительности же Андрей рисовал квадратики, а видел лишь одного Прагнимака и слышал только его голос.

Я вперил взгляд в Прагнимака и неустанно повторял про себя: «Мне слово! Мне слово!..» Харлан хвалился, что таким способом может заставить человека сделать именно то, что ему, Петру, нужно. Он прочитал все, что мог достать о гипнозе, и часто упражнялся в своих гипнотических способностях: шел позади человека и мысленно приказывал ему споткнуться или шагнуть в сторону и дать ему дорогу. Если тот случайно спотыкался, ему хватало тихой радости на добрую неделю.

«Мне слово! Мне слово!..» — страстно нашептывал я. Я еще не знал, о чем буду говорить. Единственная куценькая идейка вертелась в голове: переставить столы и доски для черчения, чтобы в комнатах сотрудники сидели и стояли спинами друг к другу. Не имеет значения, что говорить, главное — напомнить о себе.

И Прагнимак остановил на мне острый взгляд:

— Вы что-то хотели сказать нам, товарищ Шишига?

Я сложил, а потом разгладил листок, медленно поднялся, оперся кончиками пальцев о край журнального столика. Это была поза Георгия Васильевича. Потом я резко выпрямился, заложил руки за спину. Поза, кажется, была внушительной. Я заговорил — без излишней горячности в голосе, но весьма строго.