Земля под копытами

— Вы слышали? Георгия Васильевича отправляют на пенсию.

Я склонился и поцеловал ей руку, чтобы спрятать внезапно побледневшее лицо.

— Это паника.

— Не узнаю вас, Петр. Неужели вы сомневаетесь в точности моей информации?

Она назвала меня Петром, но я пропустил эту обмолвку мимо ушей. Подумал, что сейчас могу поцеловать эту хорошенькую куколку, и она не будет сопротивляться. Я взял ее голову в ладони, повернул лицом к себе, наклонился и поцеловал ее, ощущая в душе тоскливую растерянность, потому что не предвидел такой критической ситуации, а действовать нужно быстро…

Секретарша достала зеркальце.

— Вы — жестокий, вы не жалеете меня, теперь мои губы припухнут. И вы жестокий, что такое себе позволяете. Вы ведь меня не любите. А без красивого чувства это пошло…

— Все настоящие мужчины жестоки. Без этой жестокости эволюция человечества давно бы прервалась. Но я искренен. Я всегда поступаю так, как мне хочется. Я не умею притворяться.

На горизонте понемногу светлело, я уже подумывал, что все окончится благополучно. Опершись об угол стола, машинально слизывал с губ сладковатую помаду.

— Вы меня так мало знаете…

— Как банально — знаете, не знаете. Разве мы кого-нибудь знаем, даже самих себя? Вы понравились мне с первого взгляда, — я уже мысленно прикидывал, станет ли мне эта штучка полезной, если место директора займет Прагнимак. Впрочем, Прагнимак на нее просто не будет обращать внимания.

— Какие у вас твердые пальцы, — сказала она и погладила мою ладонь.

— Обыкновенные пальцы, — вынужденно улыбнулся я, пряча руку.

— Подушечки пальцев твердые. Я люблю волевых мужчин. Вы, конечно, читали про феминизацию общества? Женщины, чем дальше, чувствуют себя все уверенней, но я этому не радуюсь.

— Кто же теперь будет хозяйничать в этом кабинете? — спросил я.

— Конечно, Прагнимак. Как вам это нравится? — Видимо, она принимала меня за своего сообщника.

— Начальство знает что делает, — ответил я поговоркой Харлана. И прибавил поспешно: — Всегда знает…

Отвернувшись к окну, я рассматривал свои пальцы: нет, мой страх был напрасен, подушечки пальцев обыкновенные. Прижался горячим лбом к стеклу: дышать вдруг стало нечем, будто из приемной постепенно выкачивали воздух. На той стороне улицы на круглых часах вздрогнула и прыгнула вверх большая стрелка.

— Машина пошла за Георгием Васильевичем?

— Георгий Васильевич в управлении. А Прагнимака прямо из дому вызвали. Не успел и передохнуть после командировки.

«Она все знает…» — с завистью подумал я и прижал ко рту ладонь, делая вид, что сладко зеваю:

— Пока никого нет, пойду подремать…

Плотно закрыв за собой дверь директорского кабинета, я упал ничком на диван. Было лень шевельнуть хотя бы одним мускулом. Все здание, возведенное мною и Харланом, разваливалось. А я, наивный, поспешил написать матери, расхвастался, словно синица, обещавшая поджечь море. А море катит себе синие волны и не думает гореть. Я останусь, как и был, мелким служащим… Я чувствовал себя страшно одиноким. Даже слезы выступили на глазах, так стало жаль себя. Одинокий счастлив, пока его верх, пока он побеждает. Хотелось, чтобы кто-нибудь меня пожалел, но и поплакаться в подол было некому. Я мысленно перебирал своих знакомых. Нынче все были чужие и далекие. Вдруг сердце ожило: Оленка!.. Я вскочил с дивана, набрал номер и радостно вздохнул, услышав ее глубокий голос:

— Я слушаю…

— Это я. Извини, что беспокою, но я все время думаю о тебе. Почему-то стало так тоскливо, и мне захотелось сказать тебе, что я очень хорошо — ты понимаешь? — очень хорошо к тебе отношусь. На свете так мало людей, которые думают о нас и любят нас.

— Спасибо, Андрейка. — Олена была взволнована. — Спасибо тебе… Я тоже очень хорошо к тебе отношусь…

— Я не могу дождаться трех часов, я схожу с ума, — твердил я ей. Женщины доверчивы и сентиментальны, маслом каши не испортишь, я ощущал себя на сцене провинциального театра девятнадцатого столетия, мое амплуа — первый любовник, и жизнь — это театр.

— До встречи, — Олена положила трубку: наверно, кто-то был с нею рядом, а может, она боялась довериться телефону, она осторожна. Реклама и мне не нужна. Олена — мой тыл, мой запасной выход на случай, если в театре вспыхнет пожар…

Я медленно утопил рычажки телефона. «Эмоции — это шумы в корригирующем канале связи, — повторил я мысленно Харланову формулу. — Шумы, как известно, изменяют форму сигнала, и корригирующий канал возвращает их к истинной форме. Все, что не приносит пользы, непотребно. А каков коэффициент полезного действия эмоций и искусства? Ноль…»

Мне уже было стыдно за свою недавнюю эмоциональную вспышку. Если ты решил руководствоваться лишь холодным разумом, надо меньше делать глупостей. Но и минуту своей слабости я использовал полностью — напомнил о себе Олене, что нелишне.

Мне снова хотелось жить и бороться.

И я поспешил к парадному подъезду конторы.

Глава четвертая

…Они уже, наверно, знали об изменениях в руководстве и насмешливо поглядывали на меня из окон. Я попробовал ответить коллегам бодрой улыбкой, но не сумел, ухмыльнулся принужденно, будто просил сочувствия.