Земля под копытами

Я явился к коллегам с лицом, еще излучавшим беззаботную радость, и уже пожимал руку своему бывшему начальнику (собственно, я еще и сейчас формально подчинялся ему, приказа о переводе меня в помощники директора не было, как не было в штатном расписании и такой должности — ее придумал скорее всего сам Харлан), когда внезапная мысль встряхнула меня: не успел похоронить близкого товарища, а уже сияю как новая копейка. В следующую минуту на мое лицо легла тень печали, я еще улыбался, однако элегичнее, интимнее. Присел за свой стол, спрятал лицо в ладони и вздохнул:

— Боже, как я устал за эти дни! — Все молчали, мне казалось — сочувственно. Я рывком поднялся и взглянул на часы. — Скоро Георгий Васильевич приедет.

Интуиция подсказывала мне, что говорить о начальстве нужно только так: полушутя. Скользнул взглядом по лицам коллег и заметил Лелины глаза, внимательно смотревшие на меня. Так пристально она еще никогда на меня не смотрела. Уже третий месяц она вообще ничего не видела, кроме своего Юрка, Великого Механика, который сидел за столом напротив нее. Я попробовал улыбнуться, но улыбка не получилась, лицо передернулось жалостливо и беспомощно. «Откуда она все знает?» — с тоской подумал я. Но скоро здравый смысл вернулся ко мне: конечно, она ничего не знает, женская интуиция, и только, Лелька чувствует, что я как-то странно изменился. Все прочее для нее — за семью замками. Однако нужно быть осторожнее, женщины остро чувствуют неискренность. Я заглянул в ящики стола, будто что-то искал, а когда вновь показал сослуживцам свое лицо, оно было спокойное, самоуверенное и даже дерзкое.

— Что, Лелька, в трауре по своему благодетелю? Эх, такого человека не стало! — Мне хотелось отомстить за свое унижение.

В этой незначащей для постороннего уха фразе была большая капля яда. Я напоминал, как много сделал Харлан для Лельки, и упрекал за равнодушие к судьбе Петра. Но она была влюблена, об этом кричала каждая черточка ее словно высвеченного изнутри лица, а любовь и смерть всегда непримиримо чужды. Лелька сделала вид, что мои слова ее не касаются, а может, и вправду не поняла их.

В это время все продолжали заниматься своими делами…

Заведующий отделом отказывался подписывать чертежи, принесенные бригадиром нашей группы, — он требовал резиновые прокладки в будущей машине для защиты от пыли заменить лабиринтами:

— Я не подпишу с прокладками. Посидишь на внедрении месяц — узнаешь! Там такая пылюка, что в душу пробирается…

Мой сосед по столу, оперевшись на чертежную доску, утешал коллегу, у которого на днях родилась девочка:

— У меня тоже сначала родились две девчушки, а сын — потом. Так ты знаешь — девчушки красивее получились. Оденешь их в платьица красивые, бантики завяжешь, поведешь за ручку по улице — все любуются…

Я почувствовал себя лишним. Я стал чужим для этих людей.

Мне вспомнилась прошлая ночь, упругий волчий бег, бешеная погоня по тесной комнате за самим собой, следы волчьих когтей на двери… Но, странно, воспоминание об этом уже не действовало на меня так ошеломляюще, как утром, я уже потихоньку забавлялся, представляя, как бросились бы к окнам с криком о помощи все эти люди, увидя Андрея Шишигу таким, каким он был с полуночи и до третьих петухов… Однако на лице моем при этих мыслях ничего не отразилось. Я улыбался всем доброжелательно и оптимистически, лишь холодный блеск появился в прищуренных глазах и пальцы рук знакомо напряглись, будто из них сейчас должны были вырасти когти…

«Привиделось: наша контора — собрание восковых фигур, я — скульптор и распорядитель, — записал Харлан в своем блокнотике. — Делаю с людьми что захочу: меняю выражение лиц, позы; кто мне не нравится — ломаю и отправляю на переплавку. Злорадное ощущение покорного воска под пальцами…» Он был фантазер, этот Харлан, хотя и считал себя реалистом. Реалист — я, Андрей Шишига, которому Петро передал в наследство свою волчью жадность к жизни. Рано или поздно, но я стану директором конторы, а пока что стою на первой ступеньке лестницы, ведущей вверх.

Я не спеша прохожу между чертежными досками, за которыми трудятся они, те, кто сегодня еще игнорирует меня, кто осудил меня на одиночество. Рано или поздно они будут зависеть от меня, и покорных я помилую, а непокорных вытолкаю в спину, и прежде всех — Юрка с Лелькой, чтобы не считали себя слишком принципиальными…

Уже в дверях меня нагнал Великий Механик. Я не удивился, я знал, что мне не удастся уклониться от разговора с ним. Мы вышли в коридор.

— Ты книжки не забыл? Сегодня нужно вернуть. А знаешь, вчера я откопал в кабинете новых поступлений интереснейшую работу. Совсем неожиданный взгляд на антигены. Антииммунитет для современной науки — пока еще темный лес, и мы можем смело допустить, что патологическое состояние организма… — Юрко вдруг оборвал себя и с искренней тревогой (Великий Механик никогда не умел прикидываться, он был как раскрытая книга) сказал: — Что с тобой происходит, Андрей?

— А что? — Я чуть высокомерно улыбнулся. Не нужно было так улыбаться, конечно.

— Ты очень изменился. Ты не был таким.