Земля под копытами

— Ну, знаете, лучше жить на площади Толстого в ванной, чем на Отрадном в двухкомнатной.

— Извините, но это уж для кого как.

Шишига выскользнул из толпы и открыл первую попавшуюся на глаза дверь.

— Вы уже нашли себе обмен? — остановила его на самом пороге пожилая женщина. — Вот счастливчик…

— Да нет, я тут впервые, — Андрей смутился. — Чувствую себя первоклассником.

— А на учет стали?

Шишига покачал головой. Наконец-то он получит информацию — до сих пор лишь терял время.

В регистрационном была очередь. Андрей прислонился к дверному косяку и жадно слушал разговоры. Говорилось, естественно, о квартирах. Однокомнатных, двухкомнатных, о комнатах в коммуналках. «А сколько у вас соседей?.. У меня трое, но тихие, где б еще мы и хвалили своих соседей, как не в обменном бюро…» Кто-то тихо засмеялся, разговаривали только шепотом, словно там, за дверью, шло богослужение или заседал суд.

Двое лысоватых сотрудников в темных пиджаках с синими сатиновыми нарукавниками сидели за письменными столами регистрационной. Шишига опустился на стул и довольно флегматичным голосом сказал:

— Извините, я забыл дома паспорт. Можно без паспорта?

Паспорт лежал во внутреннем кармане пиджака, но с пропиской в Броварах.

— Вы в картотеку или в бюллетень?

Он не понял.

— Мы выпускаем раз в месяц бюллетень, который продается в газетных киосках. А еще у нас имеется внутренняя картотека.

«Бюллетень — это долго… — мозговал Шишига. — Да и заглянет вдруг в бюллетень кто-нибудь из конторских. Скажут: меняет квартиру, которой еще не получил…»

— Бюллетень — это позже. Мне пока нужна картотека, — услышал в собственном голосе просительные нотки, и это удивило его. В более сложных ситуациях хватало нахальства и уверенности, а тут растерялся перед мелким клерком. Регистратор достал бланк, и он с наслаждением продиктовал бывший адрес Петра, сведения о квартире, а затем что он взамен желает однокомнатную или двухкомнатную квартиру в центральных районах, желательно неподалеку от оперного. Андрей заметил легкую улыбку на бледном лице сотрудника бюро.

— Извините, — Шишига заговорщически наклонился ближе, голос его дрожал от возбуждения, — а такой обмен в принципе возможен?..

— Разные бывают обмены. Иногда сам удивляешься: и чего это люди меняются? Вот, пожалуйста, квитанция, оплатите в сберегательной кассе. Если не успеете до семи, придете завтра.

Я выбежал из обменного бюро на бульвар и рысью понесся в сторону ближайшей сберегательной кассы. На улицах было полно людей. Я наталкивался на прохожих, извинялся, если успевал извиниться, а то и молча мчался дальше. «Я должен все оформить сегодня», — твердил я, хотя и не мог объяснить себе, зачем так спешу. И успел. Вернул регистратору квитанцию со штампом сберегательной кассы, вместо нее получил пропуск и нырнул в картотеку.

…Из картотеки я вышел последним. Вернее, меня выпроводил человечек в круглых очках с веревочной дужкой: пробило семь часов, картотека закрывалась. Глубоко вдохнул горьковатый воздух — я чувствовал себя захмелевшим. Во дворе по-прежнему толпились люди и разговаривали о квартирах, но я уже не мог позволить себе такой роскоши: меня ждали библиотека и театр. Пошатываясь, пошел со двора и все убыстрял шаг, пока не побежал напрямик, через Ботанический сад.

Был тихий осенний вечер, в овражках Ботанического сада сгущались сумерки, острые запахи лесной земли, прелой листвы окрыляли меня. Я в шутку щелкнул зубами, звук был громким и характерным, будто закрылся капкан с тугой пружиной. Прохожие удивленно покосились в мою сторону. Я вновь пьянел, теперь уже от лесного духа.

Совсем не помню, как оставил людную аллею и скатился в овраг, где уже было темно. Тени и запахи дразнили меня, и я гнался за ними по пятам под молодым орешником и дубняком и уже свободно, не сдерживая себя, щелкал зубами. Чувствовал себя сильным, как никогда; забыв об усталости, ошалело носился по Ботаническому саду, предусмотрительно огибая освещенные аллеи. Я был словно в загоне, оградой которому служили блестящие под зонтиками фонарей ленточки асфальта. Вдруг испуганный девичий вскрик остановил меня, я замер под деревом и лишь спустя какое-то время отважился выглянуть. В сумерках я видел, казалось, даже лучше, чем днем. Двое, он и она, сидели на скамье. Она обвила его шею и дрожащим голосом говорила:

— Там кто-то есть. Я боюсь. Идем отсюда…

— Глупенькая… В саду еще полно людей, кто-то и тут шатается. Что нам до них? Ты любишь меня?

— Люблю…

Какая там любовь, бесился я во тьме, одни только бредни, литературные штампы, которые надергали из книжек людишки, истинно одно лишь желание и вечно неутолимая мужская страсть! Не удержался и закричал им что-то злое: из моей широко открытой пасти вырвалось рычание. Черным призраком проскочил я мимо съежившихся от страха влюбленных и с разбега вынырнул на залитую белым светом аллею. Лишь только тут я пришел в себя, поправил галстук, стряхнул землю с коленей и торопливо убрался с удивленно-испуганных людских глаз.