Земля под копытами

В туалетной комнате он умылся и вытерся платком — холодная вода окончательно отрезвила. Лишь теперь понял, что там, в зале, натворил глупостей, привлек к себе внимание. Остановился перед зеркалом, попробовал организовать лицо. Помогал себе пальцами, словно имел дело с пластилином или гончарной глиной. Лицо, будто по заказу, делалось то энергичным, бодрым, а то он вылепливал простецкого, рекламно-радостного хлопца, «нашенского». После нескольких репетиций элегическая грусть окутала его высокий лоб и глаза, а уголки губ меланхолически опустились. Андрей месил свои пухлые щеки, сдвигал к переносице брови, и на глазах рождался новый Шишига — серьезный, внутренне углубленный, сложный, умный — женщины так любят индивидуальность! А в глазах усталость и затаенная страсть… Игра ему понравилась, но в туалет уже входили, и он остановился на последней маске: лицо послушно изобразило меланхолическую самоуглубленность с намеком на разумный скептицизм. Эта мина наиболее соответствовала минуте, к которой он готовился, и должна была, по его мнению, заинтриговать Викторию.

Шишига видел в зеркале, как тяжелеет его взгляд, как сужаются зрачки, словно у зверя, который выходит на охоту. Сравнение со зверем уже не раздражало его, наоборот, поднимало и возвеличивало. Для победы необходим непрестанный жестокий контроль над собой. Он позавидовал Харлану, у которого было волевое, точно вытесанное из камня, лицо. «У тебя, Шишига, совершенно бесформенное личико, — колол его Петро. — На нем написано твое социальное происхождение, можно не заглядывать в паспорт. Ты из служащих. Из тех, которые служат».

Пора было идти на люди.

Я вышел в фойе, влился в пешую кавалькаду. Горделиво прошел мимо буфета, скользнув сытым взглядом по бутербродам, по столикам, на которых густо зеленели бутылки из-под пива и лимонада, по витрине с фотографиями актеров. Тут я наконец увидел Олену. Собственно, первой я увидел Вику. Стройная фигурка в белом платье, оставлявшем оголенными острые загорелые плечи, худые руки — Виктория была приятно дисгармонична. «Она красивая, — отметил я с холодной трезвостью, — но ее красота иная, интеллектуальная красота, красота интеллигентки, это надо будет запомнить и при случае сказать ей». Облагораживали лицо Вики не только глаза — большие, выразительные, с живым блеском, но и высокий лоб, чувственные губы и подвижные брови. Олена рядом с Викой проигрывала: несколько банальное лицо уже немолодой женщины, впрочем, она мне никогда и не нравилась, это была лишь игра, теперь уже ненужная. Но надо делать вид, что ничего не изменилось, женщины мстительны; я радостно улыбнулся навстречу Олене:

— Добрый вечер!..

— Вечер добрый! — Олена искренне мне обрадовалась, она уже не надеялась увидеть меня в театре. На Вику я не смотрел, я еще днем мысленно наметил сценарий знакомства.

— Вы не знакомы? — скорее подтвердила, чем спросила, Олена, и лишь теперь я разрешил себе перевести равнодушный взгляд на Вику, взгляд, сосредоточенный на чем-то более глубоком и существенном, нежели театральное знакомство. И вдруг я почувствовал, что лицо не подчиняется мне: водоворот давно сдерживаемого, неутоленного чувства прорвал плотину насильственной мимики, и я улыбнулся. Вика зарумянилась, подала руку.

— Почти знакомы. Киваем друг другу едва ли не каждое утро сквозь стекло автомобиля. Хотя вы такой деловитый, что не замечаете легкомысленных студенток…

Я легонько взял ее тоненькие холодные пальцы:

— Андрей Шишига. Шишига — злой дух в славянской мифологии. Так что берегитесь!

— Виктория. Одни лишь символы.

Я улыбнулся, давая понять, что оценил ее находчивость. Теперь мы прогуливались вместе: я, Виктория и Олена. Но вскоре Олене понадобилось позвонить домой; и она направилась к автомату, оставив нас вдвоем.

— Как вам сегодня Калиновская?

«Калиновская, калина, калиновое дерево, опушка, калиновый цвет, красная калина, красная кровь, вечер, вечерняя газета, фотография — да, это популярная балерина…»

— Эффектно, но пресно, согласитесь, Вика. Мавка в драме олицетворяет природу. А природа — вечная борьба злых, непримиримых, мстительных сил. Это неистовые страсти, а не сладенькая элегия.

— Крайне субъективное мнение. — Я едва не рассмеялся, так серьезно, менторски прозвучали ее слова. — Есть установившееся, традиционное понимание образа. Мавка для меня, как и для большинства, с детства — что-то очень светлое и нежное. Мавка Калиновской такая, какой мы привыкли и хотим ее видеть. А техника у нее поразительная!

— Искусство — оголенный нерв, а не дешевые сантименты. — Я криво улыбнулся. — Сентиментальность от неполноценности. Жизнь — это хаос, кутерьма света и тьмы, а тут бархатные креслица, уютный зал, картонные кустики, рисованные пейзажи, приятная музыка, балеринки — ненавижу!

— Вы такой нервный, нужно спокойнее…

— Вы хотите сказать — равнодушнее? Не могу, не умею. Каждому из нас приходится заново строить мир, начиная с первого дня творения и до последнего. А равнодушно творить нельзя.

— Почему бы вам не жить в мире, построенном до вас?