Земля под копытами

— Правда, почему? — В моем голосе звучала горечь человека, которого не хотят понять. — Я чувствую, что для вас этот мир тоже узок, душен, но он слишком уютно обставлен, чтобы желать еще чего-то. Я говорю правду, не так ли?

Я заглядывал Виктории в глаза, я не давал ей опомниться, призывал на помощь всю свою силу и обаяние, чтобы пленить эту золотую рыбку. Но она ускользала от меня, она в это время здоровалась со знакомыми, пропуская мои слова мимо ушей:

— Добрый вечер, Маргарита Семеновна! Как Анатолий Григорьевич? Мама говорила, что у него был инфаркт? Боже, какой ужас! Приветствуйте его от меня. Нет, мама на даче. Она в воскресенье вернется. Всего доброго… Видели, какие у нее круглые глаза? Признак того, что мое новое платье понравилось. Вы, мужчины, не понимаете, что женщина устает от эмансипации и даже от интеллектуальных разговоров. Ей хочется время от времени чувствовать себя настоящей дамой, нарядом которой восхищались бы и которой целовали б ручку. Лев Толстой гениально почувствовал это. Помните первый бал Наташи Ростовой? Эта сцена до сих пор пьянит меня, хотя я почти достигла той поры, когда литературу воспринимаешь лишь разумом…

Голос Вики звучал где-то рядом, но я уже не разбирал слов, я видел себя со стороны: хорошо одетый, уверенный в себе мужчина, галантный спутник красивой молодой женщины, расхаживает с нею по фойе и раскланивается с ее знакомыми. Добрый вечер, вечер добрый, вы завтра у нас будете? Я не знала, что вы уже вернулись с дачи, я вам завтра позвоню, благодарю, отец чувствует себя неважно, очень устает, ему нужно отдохнуть, я собираюсь летом поехать в Болгарию, на Золотые Пески, да, мне говорили, что ничего особенного, но, по крайней мере, не скучно, а то все прошлое лето я просидела в Гаграх, очень скучала, до завтра, милая, приветствуйте папу…

Люстры горели под сводами фойе, как маленькие солнца, — огни триумфальной дороги, по которой катится колесница завоевателя Андрея Шишиги. Город, взятый на щит, счастливое ощущение власти над материей и временем, ощущение скульптора, руки которого вылепят из глины все, что придет на ум, окружающее — это глина, умен тот, кто умно действует, живой организм, если он действует разумно, ведет себя так, чтобы поддерживать в себе жизнь, это тоже симбиоз, агрессивность Петра Харлана плюс ум Андрея Шишиги.

А между тем, убаюкивая себя сладкими мечтами, я, наверное, был похож на ленивого хлебороба, который сыпанул в борозду горсть проса и сладко захрапел в предчувствии пшенной каши, а воробьи ж тем временем выклевали все просо…

— Ага, вы хотели убежать, а я вас догнала! — Олена взяла меня под руку.

Недовольный собою, я угрюмо молчал. Уже звонил второй звонок. Антракт был потерян. Я убаюкал себя мечтами, а нужно было действовать.

Рядом с Оленой и Викой оказалось для меня свободное место, и я уселся между ними. С видом человека, глубоко и тонко чувствующего музыку, я прикрыл ладонью глаза. А сам глазом все косил на Викторию… Она тоже бросала на меня любопытные взгляды.

Во втором антракте Олена не оставляла нас ни на минуту. Они о чем-то болтали, я же предпочитал хранить задумчивое молчание, отделываясь скупыми ироническими шутками. Все же я был вознагражден. Когда мы выходили из театра, Виктория немного отстала от Олены и прошептала:

— Мне было интересно с вами…

— Спасибо, — как можно взволнованней ответил я.

Вика, возможно, ждала, что я воспользуюсь ситуацией и напрошусь в гости. Но я мужественно промолчал, полагаясь на счастливый случай. Завтра после футбола, завтра после футбола. «Если женщина заметит, что ты ею заинтересовался, ты уже теряешь в ее глазах», — любил говаривать Петро Харлан.

— Может, вас подвезти? — спросила Виктория.

— Благодарю, мне удобней на метро.

Женщины сели в машину, и Вика включила мотор. Я одиноко стоял на краю тротуара. Автомобиль медленно проплыл мимо меня, и я долго смотрел ему вслед, пока два его красных глаза не потерялись среди уличных огней.

Королевский бал закончился, Золушке пора снимать хрустальные туфельки.

Еще никогда я не чувствовал себя таким одиноким на шумной вечерней улице. Люди, казалось, что-то подозревали и шарахались от меня. В гастрономе кассирша приняла из моих рук деньги двумя пальцами, словно я был чумной. На эскалаторе метро я жадно всматривался во встречный поток лиц, но люди смотрели сквозь меня. В вагоне рядом со мной никто не садился, будто от меня за версту разило волчьим духом. А может, я стал очень подозрительным, и все это мне лишь мерещилось.

В Харлановой квартире я сел возле телефона, мысленно перебирая, кому бы сейчас позвонить; я был один во всем городе. Я набрал справочную — и положил трубку, едва услышав голос телефонистки. Я мучился от одиночества — и одновременно человеческие голоса меня раздражали. Торопливо разделся, лег в постель и с головой укрылся одеялом, ожидая прихода сна, как спасения. Уже засыпая, я вдруг вскочил и отпер входную дверь: в запертой квартире мне было душно и тесно…