Земля последней надежды. Свиток 1. Дети конопатого бога

Волчье Варяжье море[1] словно хотело оправдать своё имя – невзирая на летнюю пору, хмурое серое небо низко нависало над мелким волнами (такими же серыми), холодный ветер со Свейского моря[2] гнал серо-белые барашки на верхушках волн на полдень, бил лодью под правую скулу. День был пасмурный, нередкий на Варяжьем море даже и на макушке лета.

Горислава Всеславна куталась в длинный тёплый мятель – ветер, хоть и летний, а здесь, на море, обманчивый, пробирал до костей, норовя нырнуть под рубаху и поневу.

Свадебное покрывало небось не сбросил бы! – подумала княжна с усмешкой – свадебное покрывало шьётся из плотной ткани, прикрывая голову невесты тяжёлой густой сеткой тёмно-красного, почти бурого цвета, чёрмного. Усмешка вышла кривоватой, но даже если кто и заметил, то не придал значения – для невесты обычное дело.

А и было бы кому замечать-то?!

Княжна невольно оглянулась. На носовой палубу кнорра, которая занимала треть корабля, кроме неё, не было почти ни души. Серый парус, забрав попутный ветер в объёмистую пазуху, уверенно тащил кнорр к свейским берегам, а люди Сигвальда-ярла отсыпались, пользуясь выгодным мгновением – если ветер переменится, про сон импридётся забыть и взять в руки вёсла. Только сенная девушка Велиша, младшая дочь полоцкого тысяцкого Бронибора Гюрятича, стояла в сажени от госпожи и тоже с тоской смотрела на хмурое море. Кормчего девушки не видели из-за паруса, и он, конечно, не видел их тоже. Да и не до них ему было – не его это дело, таращиться на невесту своего господина и её приближённую девушку, его дело – ветра, волны да течения, его дело – правило кормовое да парус смолёный.

Так что некому было на Гориславу да Велишу глядеть. Опричь разве что нечисти морской.

Хотя вот это как раз и было опасно – не для чужих глаз невеста, плывущая за море к жениху. Тем паче не для глаз нечисти.

Однако все нужные обряды были справлены ещё на берегах Двины, перед тем, как княжна ступила на палубу кнорра, и жертвы принесены. Бояться нечисти морской не стоило. Опасаться – да, но не бояться. Невеста – отрезанный ломоть. Она уже вышла из-под защиты духов домовых, своих, кривских, обережников, и ещё не вступила под защиту обережников свейских. И любой из морских обитателей (имён и назвищ которых, к слову, ни Горислава, ни Велиша и не слыхом не слыхивали), посчитавший, что его жертвами да обрядами обидели да обошли, мог покуситься на незащищённую ничем красоту княжны. И быть ей тогда не свейской дроттинг, а женой, а то и вовсе пищей для какого-нибудь морского страшилища. А уж про сглаз и говорить нечего. Потому и прячут испокон веку невесту под чёрмное плотное покрывало, от глаз чужих, от жадных взглядов нечисти лесной да морской. Поэтому для неё, невесты, этот путь опаснее, чем для всех иных её попутчиков.

Покрывала сейчас на Гориславе не было – давно уже отошла в прошлое строгость обрядов, море не было ни для кого враждебным. Опасным – да, было, но не враждебным. И то добро, что хоть не за тридевять морей куда-нибудь в землю Агнянскую либо Исланд[3], не в Винланд вовсе уж чужедальний везут её, а всего лишь, к свеям, через море.

Горислава усмехнулась.

Через море… нашла, чем себя утешить. Зря ли во всех баснях, кощунах да сказах «за морем» – всё равно, что на Том свете, за межой мира человеческого. Отдали за море – живой не воротиться. Да и судьба ль тебе и без того воротиться домой, хоть бы и в гости, княжна? Много ль тётки двоюродные, Ярославны, воротились домой, хоть бы и Анастасия, которая и вовсе за ближнего угорского короля замуж отдана была? А уж про Анну да Олисаву и вовсе говорить нечего. Не близок свет от Киева до корляжьей Паризии и Нидароса урманского[4].

Княжна прерывисто вздохнула, и, услыхав сзади сквозь гудение ветра в парусе почти бесшумные шаги, оборотилась.

Дагфинн-годи.

Он остановился всего в полушаге от княжны, весело взглянул на неё из-под косматых бровей, шевельнул короткой бородой. Ветер радостно подхватил его плащ, рванул его, окутывая плечи, Дагфинн ловко поймал конец плаща, улыбнулся – по нему было видно, что ещё очень молод. Молод для волхва, годи-мудреца, вестимо. Вряд ли старше моего отца, – мельком подумала Горислава. Присутствие годи было ещё одним оберегом, надёжно охраняющим невесту конунга от сглаза и посягательств морской нечисти.

– Идём, йомфру, – сказал годи по-русски, по-прежнему улыбаясь. – Перекусим, что боги послали. Скудно, по-морскому… пировать на берегу станем.

Горислава слабо ведала северную молвь, знала только с десятка два слов, не больше, потому многомудрый годи говорил с ней на её языке. За время плавания она успела узнать от него ещё десятка полтора слов, но и этого было мало для того, чтобы достойно поговорить с женихом при встрече.

Впрочем, времени для того, чтобы узнать язык мужа, у неё будет достаточно. К тому же муж и жена говорят на другом языке, не словами.