Земля последней надежды. Свиток 1. Дети конопатого бога

Всеслав, не удивляясь, коротко кивнул, спохватился и улыбнулся сыну в ответ – не охладить сыновний восторг. Пусть. Так надо.

Княжич сиял, зримо ощущая возросшую силу отца и силу княжества. Окоротил рвущегося коня – вороного трёхлетка – заставил его идти вровень с отцовским.

Нет.

Не вровень.

Чуть позади – на какую-то ладонь.

Полоцкий князь покосился на сына, едва заметно усмехнулся. Борис соблюдал отцово княжье достоинство паче самого Всеслава.

Борис радуется удаче. Пусть. Со временем поймёт, что никакой удачи тут не было.

Был огромный труд.

Опять вспомнились слова того ведуна, ещё зимой сказанные: «Жди, господине».

Чего ждать – стало ясно сейчас, летом, когда плесковская земля не дала Мстиславу ни одного копья в войско, ни единого охочего человека, опричь двух сотен крещёных посадских воев.

И теперь, когда после Черёхи полоцкая рать, пожирая вёрсты, стремительно ринулась к Новгороду, она вдруг стала густеть многолюдством – выходили из дебрей небольшие ватажки хмурых кривичей, и одиночные оружные вои и вливались в рать Всеслава.

Или новогородский боярин Крамарь, друг убитого по дурости Мстиславичами Лютогостя Басюрича. Тогда, осенью, при первой встрече в Витебске, глаза его горели яростно и недоверчиво, он то отводил глаза от Всеславля взгляда, бормоча что-то под нос, то вскидывался яростно, перебивая не навыкшего к тому Всеслава. Однако князь говорил с боярином терпеливо и спокойно, зная, что если уж кривский вятший за спиной которого в Новгороде стояла не одна сотня оружного люда, решился сам приехать к нему, полоцкому оборотню, то, стало быть, не срыву решал, не очертя голову. Да так-то сказать, и не было обратной дороги теперь, после той стычки на Плесковщине, у боярина, отбившего и уведшего у Мстиславлих карателей сотню кривских сбегов.

И теперь, не его ли, Крамаря да великого боярина новогородского Басюры силами добыта победа в скоротечной ночной битве на Черёхе, когда новогородские городовые полки не пошли в наступ за Мстиславом и Тренятой?

Сам-то Крамарь погиб ещё месяц назад, так же дуром, как и Лютогость, в ночной заварухе на Перыни, откуда с кровью и ошмётками вырвался гридень Несмеян и принёс в Полоцк весть о согласии Басюры. А вот его люди в Новгороде обещали отворить полоцкому князю ворота без боя.

Всеслав невольно закусил губу.

Новгород!

Двухвековая мечта кривских государей – совокупить в единой руке все северные земли.

Невзирая, кто сидит на престоле – желания земли управляют государями не в меньшей степени, что и желания государя – землёй. А то и в большей. Сто лет шло осторожное взаимное прощупывание, укрепление и усиление кривичей, словен, варягов и урман, а после полыхнуло – войны словенских и кривских государей сотрясли и Приладожье, и Плесков, и Полоцк, и Приильменье… и даже Варяжье Поморье и урманские земли.

Тогда, два века тому, не свезло – боги ворожили варягам и словенам. Сто лет тому варяжьи потомки поддались Киеву, отдавшись под руку Святослава Игоревича. А его нравный сынок, опираясь на Новгород, погромил Полоцк, а после и новогородцев отблагодарил огневым крещением. Сорок лет тому отец сумел отыграть кривскую честь, взяв Новгород изгоном, а сейчас Всеслав разыгрывает новую игру.

Новгород.

Великий город ещё долго будет камнем преткновения, ключом к Северу и костью в горле у многих государей.

Но сейчас Всеслава в Новгороде ждали.

В Новгороде Всеслава ждали.

Ждали не только друзья, но и враги.

Едва вчера примчался запалённый вестоноша на взмыленном коне, чудом проскочив сквозь Всеславли заслоны, город притих, словно оглушённый ослопом боец. Невзирая на то, что принявший в отсутствие князя власть над Новгородом епископ Стефан строго-настрого запретил распространяться о привезённой гонцом вести, шепотки и пересуды текли пот городу, расползались, словно весенний паводок.

В палаты епископа ворвался расхристанный служка, прижался к двери, глянул отчаянным взглядом, в котором таяли страх и, одновременно, надежда.

– Отче… владыко! – поправился он.

– Ну? – бросил Стефан в нетерпении. Служка на миг оторопел – духовный владыка Новгорода, Плескова, Ладоги и Русы сидел на кресле для торжественных приёмов, мрачно сгорбясь. Взгляд из-под седых косматых бровей был страшен – жёсток и холоден.

– Владыка… Людин конец вышел на Великий мост. При оружии!

Епископ невольно вспомнил лицо вчерашнего гонца – так бросилось в глаза сходство с ним лица служки – то же отчаяние и страх. Только на лице гонца была ещё и всеконечная усталость – вой, крещёный литвин из Тренятиной родни, побил все конские и свои ноги, обходя через дебри Всеславли заслоны, выставленные даже не полочанами, а здешними, новогородскими да плесковскими кривичами.

– Тысяцкий где? – всё так же мрачно и спокойно спросил епископ. – И староста?!

– Тысяцкий на Черёхе остался… – служка то ли засмеялся, то ли всхлипнул – не поймёшь. – А вои Людина конца… передались, их воевода с мятежниками идёт.