Земля последней надежды. Свиток 1. Дети конопатого бога

– Княже! – опять закричал настоятель и прохрипел, бессильно обвисая. – Креста на тебе нет!

– А как же, – немедленно и охотно согласился Всеслав. – Вестимо, нет креста.

Епископ почувствовал, как пол Святой Софии уходит из-под ног, и последнее, что он увидел – сурово-торжественное лицо волхва, и глаза – глаза! люди так не смотрят! – холодно и неумолимо глядящие на него из-под бычьего черепа.

Стефан очнулся через какое-то время. Застонал, приходя в себя – сквозь веки бил багровый свет. Открыл глаза, и тут же снова зажмурился.

В соборе горели большие костры. Прямо на каменном полу, поверх любовно выглаженных мастерами огромных плит тёмно-красного, серого, чёрного и зелёного сланца, привезённых мало не из самой Русской земли[2] – ближе месторождений не нашлось. Дымно-багровое пламя жадно лизало дубовые брёвна, от жара дрожал воздух.

Епископ мгновенно понял, ЧТО должно означать присутствие волхва, и эти костры внутри храма, закусил губу – по подбородку потекла тёплая струйка крови, но боли в прокушенной губе Стефан не почуял. Пальцы сжались, словно когти хищной птицы, кованые края наперсного креста-энколпиона с частицей мощей святого Стефана, всё того же соимённика, врезались в ладонь. Епископ не чувствовал ничего.

Вои волокли мимо паникадило, второе опасно раскачивалось на тяжёлой бронзовой цепи, но медленно опускалось всё ниже к полу, в готовно протянутые руки полочан – багровые отблески пламени играли на потускнелой от времени оковке дубовых рам. Третье ещё висело нетронутым, но то, что и до него очередь дойдёт – Стефан не сомневался. Он уже понял, что полоцкий оборотень ничего не делает наполовину, а решимости ему не занимать.

Зачем этому язычнику паникадила? – горячечно мелькнуло в затуманенной голове епископа. Он уже был уверен, что полоцкий князь – язычник, и все донесения и слухи, то и дело доходившие до него – никакое не преувеличение, как он считал поначалу, когда до него доходили письма его товарища по училищу, полоцкого епископа Мины, изгнанного два года назад Всеславом. – Зачем?!

И тут же вспомнилось – ему важно не взять, ему важно снять. Ослепить собор! Да и после не пропадут ни паникадила, ни колокола – какому-нибудь святилищу поганскому подарит, демонам своим богомерзким!

Иконы тоже сняли – грудой лежали они в углу собора, однако же не бесформенной грудой, как бросают ненужное и презираемое – сложены в порядке. Чужой бог – тоже бог, – вспомнились Стефану слова кого-то из язычников, и он, даже в полузабытьи, криво усмехнулся. Дикари! Нет иных богов, опричь триединого Саваофа-Христа, и сам Стефан, доведись ему, ни единой бы сатанинской колоды не пощадил, все бы в огонь покидал.

Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим![3]

Стефан сделал усилие и поднялся на ноги в царских вратах, опираясь дрожащей рукой на иконостас, сиротливо опустелый и голый, как осеннее дерево. Полочане сновали мимо туда и сюда, вынося дорогую церковную утварь. Епископ преодолел мгновенный порыв выхватить у идущего мимо полоцкого воя золотой потир, украшенный кроваво-алыми рубинами – всё равно ничего бы не добился, только новых оскорблений. Надо было запомнить ВСЁ. Чтобы потом рассказать в Киеве митрополиту. Впрочем, кто там будет митрополитом, ныне пока неведомо – преосвещённый Ефрем скончался зимой, а новый митрополит пока не избран. По весне вместе с лодейным корованом ушёл в Царьград императорский синкелл Георгий, но вестей об его поставлении пока не доносилось. И тем не менее! Надо будет – сам в Царьград подамся, пусть патриарх сам от него уведает о неправых делах на Руси. Иоанн Ксифилин самому императору спуску не даст, не то, что какому-то полудикому архонту из полоцкой земли, этой сущей anus mundi[4] христианского мира.

Епископ опомнился от свирепого низкого рёва, переходящего в утробный мык, поворотился к входу в собор. Восемь витязей тащили за цепи и верёвки упирающегося рыжего быка. В нём чуялась кровь диких туров или зубров из древних лесов, какая –то предвечная сила, неодолимая и непостижимая человеком. Стефану никогда прежде не доводилось видеть таких огромных быков – казалось, ожили поганские кощуны. Словно бы по какой-то причине древлий великий герой Ираклий (да не услышит бог упоминания языческого воя) не смог победить Критского Быка, а упустил его, а потом этого быка и в здешние гиперборейские леса занесло.

Стефан вздрогнул, словно приходя в сознание – не хватало ещё ему, духовному пастырю целой волости, к языческим сравнениям скатиться!