Земля Тиан

Елена взглянула на его спокойное, благородное лицо. Брат Андре сидел к ней в профиль, слегка опустив голову.

— Но ведь это страшная глушь, — сказала она. — Вам долго придется пробыть там?

— Да, вероятно, — неопределенно ответил монах.

Она снова посмотрела на него.

«Он должен быть очень убежден в том, что ему нужно ехать туда», — подумала она. Брат Андре производил на нее странное впечатление. Он был сравнительно молод, видимо, хорошо образован и воспитан. Как и почему он оказался монахом и ехал теперь в один из самых глухих уголков земного шара? Елена не могла отделаться от чувства легкого любопытства, которое он вызывал в ней. Она решила попробовать вызвать его на откровенность.

— Там, в этих дебрях, есть христианская миссия? — спросила она. — Есть и обращенные?

— Да, — отвечал брат Андре. — Хотя их немного. Христианство, надо сознаться, очень медленно распространяется среди китайцев, несмотря на множество трудов, потраченных проповедниками. За несколько столетий число китайцев-христиан не достигло сколько-нибудь заметного процента. Учение Христа чуждо китайской душе и с трудом воспринимается ею. Буддизм, даосизм и даже магометанство ближе и понятнее этому народу. Я не говорю уже про официальный культ, конфуцианство. Я вижу в этом след той же самобытности и обособленности китайской культуры от остального человечества.

Эти спокойно сказанные слова показались Елене странными в устах миссионера. Он отправлялся на край Земли проповедовать Слово Божие и сам как будто заранее признавался в том, что сомневается в успехе своего дела.

— Но как же вы можете ехать туда, — вырвалось у нее, — если не верите в торжество вашей идеи, если знаете, что труд ваш будет напрасен?

Брат Андре окинул ее внимательным взглядом.

— Мой труд не будет напрасен, — сказал он, — если хоть одна душа будет направлена мною на истинный путь, если хоть одному человеку я помогу увидеть Свет. Я понял вас, m-lle Элен. Да, тяжело было бы без веры в душе ехать в эту дикую страну, порывать с людьми того привычного мира, который остался позади. Но подумайте о том глубоком удовлетворении, которое дает деятельное сострадание, работа среди нуждающихся в нем, помощь несчастным и обездоленным. Проповедь слова Божия — это исполнение человеческого долга.

— Но вы будете совершенно одиноки, — снова спросила она, — есть ли там кроме вас еще европейцы?

— Европейцев, кроме меня, там нет, — ответил брат Андре, — но я не буду одинок. Братья мои будут со мною.

Он замолчал. Некоторое время они сидели, не говоря ни слова. Река прозрачно струилась у их ног, солнечные лучи, падая почти отвесно, ударяли в сверкающие ряды маленьких волн. От этого вода, казалось, была покрыта блещущей золотой чешуей. И на нее больно было смотреть.

— М-llе Элен, — снова заговорил монах, — если я сказал, что христианская проповедь не находит среди китайцев благодарной почвы, это не значит, что она бесплодна или не нужна. Там, где речь идет о вечном, о царстве Духа, эти слова просто неприложимы. Символ Креста, — величайший из всех символов, когда-либо воздвигнутых на земле. Он един, потому что истина одна. Если разные народы по-разному стремились к ней, если на пути их были заблуждения, то дает ли это нам право терять надежду и веру в конечное торжество Вечной Истины? Заветы Христа указали нам путь, по которому мы должны идти. И если мы всей душой будем следовать этим великим Заветам, останется ли у нас возможность для сомнений и неуверенности, которые порождают неудовлетворенность? Любить Бога — это значит подчиняться Его божественному закону. Этот закон всеобъемлющ, он вездесущ и вечен, а потому и подчинение ему требует всех наших сил, всего нашего времени. Оно требует от нас терпения, милосердия, скромности, энергии и полного отрешения от присущего людям эгоизма. Разве следовать по этому пути не значит найти высшее удовлетворение?

Он снова сделал длинную паузу и сидел, глядя вперед, в даль реки.

— М-llе Элен, — сказал он негромко и в тоне его речи зазвучало непоколебимое убеждение, — живая, искренняя проповедь не может быть бесплодна.

Из-за низменного, покрытого кустарником мыса медленно и торжественно выплыл парус большого сампана. Людей на нем не было видно. Полдневная жара загнала их под крышу тесной каюты. Даже рулевой укрылся под циновкой. Сампан двигался, как будто не управляемый никем.

Теодор вышел из-под навесика и, балансируя на узком борту, громко закричал, приставив руку ко рту. Он повторил свой призыв четыре раза, пока из маленькой дверцы на палубу сампана, наконец, не выползла полуголая заспанная фигура. Теодор переговаривался с этой фигурой несколько минут. С тихим журчанием рассекая воду, загородив полнеба своим широким, темным парусом, встречный сампан прошел мимо, совсем близко, так что Елена различила на тяжелых, выгнутых бревнах борта блестящие пятна растопленной солнцем смолы.

Теодор пробрался под навес.

— Этот сампан идет из Джи Цзяна, — доложил он, — я спрашивал про европейцев и мне ответили, что встретили их недалеко отсюда. На катере сломалась машина и его тащат в Джи Цзян бечевой.