Земная твердь

Стряпуха бралась подавать сама, и очередь у окна вмиг исчезала. Но в самую горячую минуту у входа, под потолком, где скрещивались и переплетались у распределительного щитка жилы многих электрических проводов, что-то лопнуло, сверкнуло, и кухня погрузилась во мрак.

Вся столовая враз загудела, засмеялась.

— Эх вы, эх мы, на мне новые пимы, — пропел чей-то веселый голос.

— Пожрать толком не дадут, — злобно сказал кто-то.

И Зина слышала, что это сказал Володя.

— А все из-за тебя, Зинаида, — с сердцем бросила Косова. — Ворочаешься, как телок на льду. Можно бы уже всех мужиков накормить. А теперь, видишь, что.

В примолкнувшей столовой спокойно и обнадеживающе прозвучал голос Петрухи Сторожева:

— Постой, ребята. Это пустяк какой-то. Я помогу нашим поварам.

Он пробрался к окну:

— Фаина Павловна, что там у вас?

— А бес его знает, чиркнуло что-то вон под матицей.

Сторожев мигом оказался на кухне, по бельевому шкафу залез к щитку, поковырялся там в капризном электрохозяйстве, сжег десяток спичек и вдруг весело крикнул:

— Огонь!

Кухня осветилась, ожила.

— Ай да Варнак, — сказал кто-то негромко и удивленно.

— Будь здоров, Петруха дело знает, — отозвался ему другой голос, тоже негромкий, но услышанный всеми. А Петруха, стоя на верху шкафа, улыбался. И был он для Зины в эту минуту красивее и лучше всех ребят.

Мигом подобревшая Фаина Павловна пальцем поманила к себе Зину и ласковым голосом попросила:

— Ты не сердись. Всем я вам добра хочу. Поняла ли?

— Поняла.

— Ну и ступай. Принеси дров. А я сама уж тут.

Следом за Зиной во двор вышел и Петруха.

— Зина, — тихо окликнул он.

Девушка остановилась.

— Зина, — совсем тихо повторил Петруха и приблизился к девушке, увидел ее глаза, доверчивые и влажные.

— Зина, — горячо заговорил он… — Наверное, Володька тебя расстроил. Может, тебе помочь надо? Скажи хоть слово.

Она молчала, тронутая не словами, а тоном этих слов, искренним и дружеским.

— Друг я тебе. Помни это.

Девушка подняла глаза, собираясь что-то ответить, но Петруха сам не знает, как это произошло — он наклонился и поцеловал ее в открытые губы.

Ни словом не обмолвилась Зина, ушла, и показалось парню, что ушла она еще грустнее.

XVI

Утром в делянку Петруха шел окольными тропами: боялся попутчиков с праздными разговорами. Хотелось быть одному и думать только о своем. Когда подошел к вагончику, Свяжин уже разматывал кабель, поглядывая на купы деревьев. По всему было видно, что лесом Илья Васильевич был доволен: сосна от самой грани делянки и вглубь, с гривы на гриву, шла кондовая и обещала хорошую валку.

Петруха взялся было помогать мотористу, но тот поглядел на него и серьезно сказал:

— А ведь ты не умывался сегодня.

— Да вы что, Илья Васильевич? Смеетесь?

— Рассмеешься. Черт-те что на лице-то у тебя.

— Что же, а?

— Написано, что ты миловался вчера с сударушкой. Ах, бесстыжий. И с такой рожей идешь на люди.

Петруха хотел отпереться, но где-то на эстакаде громкий голос, словно для всей лесосеки, дважды вторил:

— Эгей! Пошевеливай! Пошевеливай!

И рабочий день начался.

Уже давно приглядывается Сторожев к работе лесорубов всего волока и видит, что одни из них трудятся, не разгибая спины, а другие — налегке. Часто бывает и так: приналягут Свяжин и Сторожев, навалят деревьев — сучкорубам не передохнуть. Выключай пилу и загорай. Так и делали: садились на перекур. Свяжин, тот неторопливо устраивался на спиленной лесине, доставал из правого кармана штанов свой закатанный в трубку сатиновый кисет и деловито крутил, мусолил цигарку. Раскуривал он ее долго, пока бледный хилый огонек, пробежав по спичке, не добирался до задубевших пальцев лесоруба. Потом, поплевывая, с видимым удовольствием тянул самокрутку, раздувал на ней до яркого накала огонек и заводил от безделья какой-нибудь охотничий разговор.

Для Петрухи такие минуты были сущим наказанием: ему казалось, что ребята-сучкорубы поглядывают на него с завистью и с иронией: что, мол, работнички, опять под дымком побасенки.

Не привяжись Петруха к Свяжину, давно бы он ушел в сучкорубы и не прятал бы глаз своих от товарищей.

Как-то усевшись на вынужденный перекур, Свяжин принялся стягивать с правой ноги сапог, чтобы перемотать портянку. А Петруха, потоптавшись возле него, вдруг взял свой топор и полез в завал, где дружно тяпали невидимые топоры лесорубов.

— Это куда?

— Пойду помогу им.

— С чего это?

Петруха не ответил. А через минуту в работящей разноголосице лесосеки зазвенел и его топор.

Днем о помощи Петрухи сучкорубам разговоров больше не было. А вечером, возвращаясь из делянки домой, Свяжин вдруг весело спросил Петруху:

— А знаешь, парень, на какую ты штуку натолкнул меня сегодня, когда сучки-то пошел рубить? Не знаешь? Эх ты, крапивная кострика. Вот слушай.

И повел он речь своим быстрым говорком.