Зеркала времени (СИ)

— Никто не знает, — Штульман пытался говорить бодро и непринуждённо, — Это головной мозг. Самый труднодоступный и не изученный орган. Я не могу сказать, что состояние критическое, но, рано или поздно, оно таким станет и тогда мы, увы, будем бессильны. Сколько времени смертельная болезнь будет находиться в состоянии анабиоза — мы не знаем. Может быть десятки лет, а может быть неделю. Поэтому я бы не стал тянуть. Не буду скрывать — процесс реабилитации будет сложным и долгим. Да и сама операция не из самых простых, но то, что мы увидели на снимках позволяет нам рассчитывать на самые лучшие результаты.

— Вы будете вскрывать мне череп?

— Нет, — Штульман попытался добродушно улыбнуться — получилось, честно говоря, не очень, — мы также проведём эндоваскулярную операцию. В этом случае пациент проводит двое суток в реанимации после операции, неделю в палате интенсивной терапии и пару недель в пансионате. Сама операция будет долгой.

— Сколько? — еле слышно спросил мой мужчина.

— Около пяти часов.

— Я согласен. При одном условии. Я хочу, чтобы моя жена была со мной все время.

— Это невозможно, — безапелляционно ответил молчавший до этого Катц, — Не забывайте — это операционная, операция на мозге, должна быть стерильность. Абсолютная. Да и любая операция-не самое приятное зрелище. Однако, могу Вам обещать и гарантировать — Ваша жена будет с Вами как только Вас переведут в реанимацию.

— Я бы тоже хотела, — тихо сказала его мать.

— Конечно! — Катц улыбнулся, — Мы же не советская больница с драконовскими и бесполезными правилами.

— Ну что, — Штульман посмотрел поверх очков, — Готовимся к операциям. Я настаиваю на том, чтобы обе операции провести завтра.

— Доктор, хотя бы не в одно время, — взмолилась мать моего мужа.

— Да, — заговорил отец, — Мне важно знать, что операция моего сына прошла успешно. А если нет… ну вдруг… тогда и моё спасение теряет смысл…

— Хорошо, — Штульман вздохнул, — У нас не Советский Союз. У нас, действительно, все для людей!

Ночь мой муж уже проводил в палате, обвешанный аппаратами, измеряющими давление и пульс. Я сидела рядом с ним и держала его за руку. Он попросил побыть с ним, пока он не заснёт. Наши врачи, любезно, поставили кушетку для меня прям в палату. Он давно спал, а я все никак не могла отпустить его руку. Я гладила его пальцы. Я понимала, что люблю его. Больше всего в этом мире. Его, этого человека. Его-полубога. И теперь внутри меня живет его часть. Его части. Пока живут. Я знала, что прыгать придётся скоро, но я также знала, что он-самое важное. А дальше — будь что будет, все равно.

— Вера, — я вздрогнула и обернулась, — Он заснул?

— Да, около часа назад.

— Тогда, быть может Вы составите мне компанию прогуляться по саду? — но, заметив мой встревоженный взгляд, добавила, — Это займёт не более 15 минут, — и почти… с мольбой? — Мне очень нужно с Вами поговорить.

— Хорошо! — ответила я. Это был сложный шаг для его матери — я понимала.

Мы вышли в сад. После грозы было свежо и прохладно. Однако, это была обманчивая прохлада — за ночь сухой ветер высушит землю, а утром солнце, вновь, начнёт нещадно жечь.

— Знаете, Вера, говорят, что-то, что начинается в дождь-обычно хорошо заканчивается.

— Да, я слышала об этом поверье.

— Вот видите, я цепляюсь за любую возможность, любую примету, молитву, знак, лишь бы унять нестерпимую дрожь и страх перед завтрашним днём.

— Все будет хорошо!

— А если не будет?

— Обязательно будет!

— Мне бы Ваш оптимизм. Знаете, когда умирали мои родители на разных этажах одной больницы, врачи меня тоже успокаивали, что все будет хорошо. Но я то не слепая — я видела, что это лишь обман, ложь во благо…

— Мне очень жаль… но сейчас совершенно другая ситуация.

— Откуда Вы знаете?

— Я не знаю, я верю. И моей веры, при необходимости, хватит на всех. На всех нас, на всю страну, весь Мир, все миры и вселенные.

— Неужели так сильно Ваше чувство?

— Я не могу измерить его силу или глубину. Я просто знаю, что никого и никогда я больше не смогу полюбить так, как люблю Вашего сына.

— Откуда такая уверенность? — ах, если бы она только знала.

— У меня нет ответа на этот вопрос.

— Хорошо, Бог с ним, но если что-то пойдёт не так — Вы же исчезните?

— Нет.

— Вы уверены? — она посмотрела на меня с прищуром.

— Абсолютно. Я не отойду от него до тех пор, пока врачи не скажут мне, что его жизни и здоровью ничего не угрожает.

— А потом? — попалась…

— И потом тоже.

— Хорошо. Очень надеюсь, что так и будет. А если, вдруг, не будет, но не по Вашей воле. Предательства от Вас мой сын просто не переживёт. Мы не переживем.

— Я не предам его…

— Надеюсь. И да, спасибо Вам, Вера. За всё. За эту поездку, за врачей. За то, как относитесь к моему сыну. Последние пару дней я наблюдаю за вашими отношениями. Создаётся ощущение, что вы — единое целое. Никогда я не видела сына таким спокойным, мудрым и сильным, как сейчас. И это Ваша заслуга!

— Нет, это его заслуга. Он на самом деле такой, сам. Просто ему об этом никто не рассказывал.

— Даже я, — грустно добавила она, — Вы это хотели сказать?