Зеркала времени (СИ)

— К счастью, к счастью. Все к счастью… Я молю Бога, чтобы все прошло хорошо. В тревогах о сыне я как-то и о себе забыл…

— Зато я помню и думаю, что Вам тоже стоит отдохнуть перед операцией…

— Да, да. Вы правы. Спасибо за чудесную беседу… и за все остальное.

— Это Вам спасибо…

И вот я снова одна. Курю одну за одной и, задрав голову, смотрю на окна операционной. Как он там?!

На исходе шестого часа во двор вышел осунувшийся и изнеможённый Штульман. Я бросилась к нему. Он, молча, достал из моей пачки сигарету, прикурил, затянулся, закрыл глаза и сказал:

— Мы сделали это!

Я завизжала. Потом запрыгала. Потом начала обнимать своего любимого алхимика.

— Сделали все. И операцию, и защиту поставили, и органы перебрали, и ауру почистили. Столько грязи на нем повисло скажу я тебе. Научила бы защиту ставить что ли. А то, право, час только ее родимую отмывали и полировали.

— Научу, обязательно научу. Где он сейчас?

— В реанимации. Спит. Минут через тридцать отойдёт от наркоза. Ему успокоительное вколят и опять спать. До завтрашнего утра точно!

— А когда к нему можно?

— Да хоть сейчас. Тебя же все равно не остановить.

— Это точно! — он слишком хорошо меня знал.

— А я пойду, прилягу. Годы, сама понимаешь. А то через три часа у нас следующая операция. Одно радует — там с аурой попроще. Чуть-чуть полирнуть и порядок.

Я кивнула. Мы вместе направились ко входу. Штульман направился куда-то в подвал, а я вихрем взлетела на второй этаж. Вот двери операционной. Сразу же за ним — реанимация. Мне выдали халат, шапочку, бахилы. Опрыскали меня какой-то сильнопахнущей жидкостью и наконец-то пустили к нему. Реанимация была тоже не в пример советской с оббитыми кафельными стенами и неизменным ощущением скорби.

Светлая, чистая реанимация давала надежду. Он был один в реанимации. Пока без сознания. Он был бледен. Под глаза легли темные круги. От рта, носа, висков, рук шли провода. Я опустилась на стул рядом, боясь к нему прикоснуться. Несмотря на не самую приятную обстановку, я была счастлива. От того, что он жив. Что операция прошла успешно. От того, что мы смогли переписать историю. И от того что ещё три недели мы будем вместе. Целых три недели! Всего три недели…

Он пошевелил пальцами. Какой-то аппарат запищал и в помещение тут же впорхнула медицинская сестра. Следом за ней зашли родители. Мы кивнули друг другу. Сестра внимательно изучала показания мониторов. В это время мой мужчина, не открывая глаза, начал декламировать:

«О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью — убивают,

Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплекой

Я б отказался наотрез.

Начало было так далеко,

Так робок первый интерес.

Но старость — это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьез.

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба,

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.»

— Первый раз вижу, чтобы человек, отходя от наркоза, стихи читал… обычно кричат, дерутся, матерятся…

Он открыл глаза и обвёл мутным взглядом помещение. Улыбнулся и отключился. Подействовало лекарство.

— Можете отдохнуть в соседней комнате. Он проспит до утра.

— Я бы хотела остаться тут, — упрямо сказала я.

— А, — медсестра посмотрела на меня, — Штульман меня предупреждал. Оставайтесь. А Вы, — она обратилась к отцу моего мужчины, — Как Вы себя чувствуете? Вас пора готовить к операции.

— Да, да. Вы правы. Пойдёмте. Самое главное — он жив! — мама с отцом удалились.

Я держала его за руку. Он размеренно дышал. Приборы поблескивали. А на меня навалилась такая усталость. Вдруг. Просто свалилась на плечи и прижала своим весом к земле. Я попыталась устроиться поудобнее в кресле и закрыла глаза. Наверное я тут же провалилась в сон. Во всяком случае я очнулась только тогда, когда кто-то коснулся моего плеча. Я открыла глаза. Передо мной стоял улыбающийся Катц.

— Я пришёл сказать, что операция прошла успешно. Почистили, залатали. Гарантия до 100 лет точно.

— Ты гений! Вы гении! Спасибо!

— Не за что! Видимо он, — Катц кивнул в сторону моего мужчины, — действительно настолько важен, раз ВиктОр идёт на то, что кардинально меняет историю.

— Да! Он очень важен. Он Мессия.

— Неужели? Второе пришествие, а мы не в курсе?

— Иной Мессия. Он не будет обращать воду в вино и брать вину на себя. Он будет служить примером, эталоном, путеводной звездой для новых людей, для людей нового сорта.

— Вот как, — и Катц, с уважением, посмотрел на спящего мужчину, — кто бы мог подумать…

— Только тсссс, это тайна. Никто не знает. Даже он… пока не знает…

Спустя час я решилась оставить его и навестить родителей. Я, конечно, не была уверена в том, что мне будут рады. Но все же. Палата интенсивной терапии находилась рядом с реанимацией. Отца очень скоро перевели в палату. Стало быть все действительно прошло хорошо. Я постучала.

— Войдите, — отозвалась его мама.

— Я пришла уточнить, узнать, как Вы себя чувствуете…

— Проходите, Вера, — слабым голосом сказал его отец, — Я… мы Вам рады! Как наш сын?

— Спит. А как Вы?

— Ничего, ничего. Уже хорошо. Врачи сказали, что через пару дней буду лучше нового.