Зеркальный лабиринт. Выход есть всегда

— Я больше не знаю, кто я, — жаловался Город Реке. — Имени меня лишили, крестов надо мной нет, колокола не звонят. Мой Ангел Хранитель куда-то улетел. Мне так плохо без него. Я не понимаю, как люди живут без Бога?

— Они не живут. Маются, как и ты, — ответила та, потемнев.

Потом началась война, а вместе с ней страшный голод и холод. Люди умирали миллионами. Городу казалось, что он умирает вместе с ними. Через несколько лет война закончилась, горожане потихоньку ожили и начали восстанавливать израненный город. Былой красоты ему не вернули, не до того было, но кое-как подлатали.

Люди восстановили жилые кварталы, построили новые заводы и фабрики. Город разрастался, все дальше отдаляясь от сестры-Реки.

— Мне не нравятся новые дома, они какие-то убогие, напоминают спичечные коробки, — жаловался он ей. — Меня раздражают плакаты с лозунгами, развешанные повсюду. У меня аллергия на красный цвет, я от него чешусь!

— Прости, брат, ничем не могу тебе помочь. Даже если я выйду из берегов, то до плакатов не доберусь. Слишком они высоко висят. Тут нужна тяжелая артиллерия — ураган или смерч, — отвечала Река. — Потерпи, может, что-нибудь изменится.

И снова она оказалась права. Незадолго до трехсотлетнего юбилея в Городе начались перемены. С улиц исчезли красные полотнища и портреты вождей. Стало легче дышать. Но тут случилась другая напасть — начался рекламный бум. Сначала это были безобидные вывески магазинов и кафе, затем улицы захлестнула волна постеров и растяжек с откровенно бесстыдными изображениями человеческих тел. Даже много повидавшему в жизни Городу было стыдно на них смотреть.

Он чувствовал, что люди перестали его любить. Они строили новые дома на месте старинных кварталов, реставрировали старые, обновляли дворцы, открывали церкви, но делали это только лично для себя. Комфортная жизнь и развлечения стали смыслом человеческой жизни. С каждым днем горожане теряли то частичку доброты, то кусочек заботы о ближнем. Равнодушие и поиск выгоды во всем стали нормой. Люди спокойно проходили мимо нищих, их не заботили брошенные дети, просящие милостыню старики, все думали только о себе.

Город видел, что с его жителями произошли страшные перемены — и из людей они постепенно превращаются в животных, живущих инстинктами.

— Что они творят? — в очередной раз ужаснулся Город, глядя, как рабочие вешают новый плакат с раздетой догола девушкой на центральной улице. — На это же смотрят дети! Какой стыд! Какой срам!

— Стыд и срам, — согласилась с ним Река. — Если бы ты знал, что творят люди на кораблях и лодках, плавающих по мне! Но они губят не только себя, но и все живое вокруг. Ты не представляешь, сколько во мне мусора, грязи и химии! Хотя кому я жалуюсь? Тебе-то еще хуже. Ты скоро задохнешься от выхлопных газов, грязи, химических отходов. Тебя задушит кольцо свалок и помоек, разрастающихся с каждым днем.

— А метро?! — вспомнил Город. — От него у меня внутри вечно все сотрясается. Я страдаю от движения каждого поезда.

— Люди убивают и тебя, и меня; вообще все, к чему прикасаются, — с болью сказала Река.

— Но ведь не все. Есть и те, кто меня любит, бережет.

— Ну кто? Назови хоть одного, — ехидно воскликнула Река.

— Я и знаю лишь одного. Точнее, одну. Это Мария. — В его голосе послышалась нежность. — Но есть и другие.

— Мария-художница? — уточнила Река.

— Да, — заговорив о Марии, Город покраснел, и облака над ним окрасились в розовый цвет.

— Ишь, как раскраснелся, — улыбнулась Река разбежавшимися по воде солнечными бликами, — неужели влюбился?

— Да, — выдохнул Город чуть слышно.

— Да-да-да, — зашелестели осенней листвой деревья в парках и на улицах.

— Мария тоже тебя любит, — немного подумав, сказала Река. — Она рисует только тебя. Лучше всего у нее получаются храмы и соборы. Она верующая?

— Конечно. Бог дал ей талант, и она отрабатывает его. Ради нее я терплю все, — признался Город. — Если бы не она…

— Если бы не она, то что? — насторожилась Река.

— Я жив, пока жива она. Это все, что я могу сказать.

***

О Марии Город узнал совсем недавно.

***

Год назад он находился в тяжелейшей депрессии, вызванной парадом геев, прошедших по центральному проспекту в конце весны. Сначала, увидев их, Город не поверил своим глазам. «Этого не может быть, это кошмарный сон», — решил он, но парад извращенцев оказался явью. «Они не люди», — думал Город, с жалостью смотря на толпу обнаженных, кривляющихся существ непонятного пола, вихляющей, развязной походкой двигавшихся под орущие звуки, даже отдаленно не напоминавшие музыку. Между ними двигались платформы с инсталляциями из живых человеческих тел. Больше всего это шествие напоминало бесовскую вакханалию, чем, в сущности, и являлось.

«Когда-то по моим улицам горожане ходили крестными ходами, защищая себя и меня от темных сил. Что случилось с людьми? Я не понимаю!!!» — затрясся в рыданиях Город. Но люди, увлеченные новым развратным зрелищем, не заметили небольших колебаний земли у себя под ногами.