Зеркальный вор

В конце концов он поднимется, возьмет свой пистолет. Приставит толстый цилиндр глушителя к твоей голове, к орбите левого глаза, и развернет над ним журнал, чтобы брызги крови не запачкали его одежду. «Der Spiegel» — сумеешь ты прочесть на обложке поверх его плеча — «In Göttlicher Mission».

Он прострелит тебе оба глаза, один за другим. Бросит пропитанный кровью журнал тебе на грудь, вытрет руки об одеяло. Перед уходом прихватит паспорт, который сам же сделал для тебя через своих приятелей в Вашингтоне: документ лежит в верхнем ящике комода, найти будет не трудно. По пути в свой отель он бросит паспорт в канал, примотав его резинкой к булыжнику размером с ладонь.

Ты так и не успеешь сделать эти два звонка.

Если Деймон перед выходом из комнаты посмотрит в зеркало — что, вообще-то, не в его привычках, — ты не позволишь ему тебя увидеть. Не в этот раз.

Зеркало. Триста двадцать девять: «строгий педант». Или: «изможденные голодом». Или: «земля по ту сторону моря». На иврите — הארמ — получается пятьдесят: «не связанный обетами». Или: «завершенность». Или: «цитадель».

Этого ты и хотел всегда: освобождения от всего, что удерживает тебя в этом мире. Освобождения от самого себя. Говорят, что в последний миг перед глазами умирающего одной вспышкой проносится вся его жизнь. Вспышка — именно это слово обычно используют в данном случае. Ты отчаянно надеешься, что это не так. Еще что-то увидеть напоследок? Ты уже очень давно перестал этим интересоваться. В последнее время тебя куда больше занимают вещи, которые ты не можешь увидеть: то, каким образом разрушается магия видения, подобно запотевающему от дыхания и теряющему прозрачность стеклу, к которому ты подошел слишком близко. Все эти годы тебя вели по жизни твои глаза, и это тебе уже осточертело. И что хорошего может быть в предсмертном показе все того же идиотского слайд-шоу? Этого ты не желаешь. Ты предпочел бы что-нибудь другое.

Глаз. Четыреста десять. «Столб дыма». «Подвергаться преследованиям или ограничениям». «Расставлять ловушки».

Так и происходил побег Гривано, если верить книге Уэллса. Ты потратил много времени на то, чтобы в этом разобраться. Отчасти ты сожалеешь, что не взял с собой «Зеркального вора» — хотя это глупо и сентиментально. Кёртис там позаботится о книге, а здесь ее просто выбросили бы в мусор. И потом, ты же все равно знаешь ее наизусть. За долгие годы ты стал единым целым с этой книгой в своих снах и воспоминаниях, которые переплелись с ее строками.

В сущности, это не так уж плохо, что твои изыскания в библиотеке ни к чему не привели и тот след затерялся. Разве не то же самое ты хотел услышать от Уэллса, когда бродил с ним по пляжу? Что Гривано был всего лишь вымыслом. Что мир книги не пересекается с нашим реальным миром. А когда он заявил обратное, это стало для тебя проблемой, над которой ты бился многие годы. Но даже если Уэллс солгал, если Гривано никогда не существовал в действительности, твоя поездка сюда не была пустой тратой времени. Здесь присутствует нечто, тобой ощущаемое, но недоступное твоему зрению. Может ли кто-нибудь стать призраком, даже если он никогда не существовал в реальности? А почему бы нет? Кто вообще придумывает правила для призраков?

Вчера ты испробовал последнюю зацепку. Ты сообщил сотруднице библиотеки название корабля, на котором бежал Гривано, и в этой связи ей удалось кое-что раскопать: письмо молодого капитана торгового судна своему отцу, в котором упоминаются новости с далматинского побережья.

— Ускокские пираты свирепствуют вовсю, — переводила тебе библиотекарша. — В прошлом месяце они ограбили два малых судна на пути в Спалато, и еще они сожгли трабакколо — это тип корабля, понимаете? — команда которого сражалась с необычайной отвагой.

«Линкей» — то же самое название. Ты загрузил девушек работой вплоть до закрытия библиотеки, но они больше ничего не нашли: ни даты гибели судна, ни порта его отплытия. Оно вполне могло перед тем зайти в Сплит и высадить Гривано на берег. Быть может, к тому времени, когда пламя «Линкея» осветило море, Гривано уже покинул этот далматинский порт и, преследуемый убийцами Совета десяти, по суше пробирался в турецкие владения. Недаром у тебя возникают какие-то фантастические ассоциации со словами «Спалато» и «Сплит» — этот город кажется чужим и в то же время хорошо знакомым. Древний дворец Диоклетиана послужил образцом для застройки площади Сан-Марко; и здешняя колокольня практически скопирована с той. Хотелось бы побывать и в Сплите. Но это не имеет большого значения. Как тебе уже известно, сущность одного города способна проявляться в других городах, разбросанных по всему свету.

Тебе хочется верить, что Гривано погиб на пылающем корабле. Такой конец ему подходит; такую смерть тебе нетрудно вообразить. Запертый в ловушке трюма, под охваченной пламенем палубой, он мысленно возвращается к битве при Лепанто, вспоминает, что он там делал и чего не сделал. Его одинокая тайная жизнь описала круг, начавшись и завершившись в чреве взятого на абордаж корабля.