Зеркальный вор

— Ближе к делу! — прерывает его актер в носатой маске хитроумного еврея. — Я жажду следовать прямой тропой к древу познания, о коем вы упоминали, дотторе, но вы пока что водите меня кругами по кустам и буеракам!

«Алхимик» изображает негодование.

— Высокоумная многоречивость суть надежнейшая защита для тайного знания, мой простоватый друг, — поясняет он, — точно так же, как самые сладкие плоды укрыты под листьями и защищены острыми шипами.

— Речь этого алхимика ветвиста, как рога оленя, — обращается к публике «еврей». — Только сдается мне, что под его рогами мозгов не больше, чем у белки, бегущей в колесе.

Спор продолжается, Гривано смеется их шуткам, слегка морщится, распознавая пародию на риторические приемы болонских диспутантов, и аплодирует в конце представления, когда подгоняемый пинками «алхимик» убегает в сторону площади Сан-Патерниан, притворяясь, что у него из-под мантии сыплются на мостовую золотые слитки. Гривано собирается последовать за ними и выяснить, кто эти столь просвещенные клоуны, когда над площадью внезапно проносится многоголосый вздох, сопровождаемый женским визгом.

Из бокового переулка выдвигается какая-то темная фигура. Подобно большинству присутствующих, она в маскарадном костюме, однако этот наряд никак не назовешь праздничным: черная широкополая шляпа, длинный черный плащ из провощенной ткани и жуткая бронзовая маска чумного доктора, похожая на голову уродливой тропической птицы. Горожане пятятся и осеняют себя крестным знамением; слышны проклятия, но никто не решается встать на пути устрашающей фигуры. Несколько не скрытых за масками лиц искажены страданием и страхом: слишком свежа еще память о последнем нашествии чумы.

Семнадцать лет минуло с тех пор. Хотя Гривано тогда был в Константинополе, до него доходили известия о здешней катастрофической ситуации: погибла четверть населения города, включая последних членов его семьи — тех, кто успел бежать с Кипра, прежде чем все гавани были заняты войсками султана. Память об этом бедствии, как незримый шрам, до сих пор присутствует на каждой улице и каждой площади. Во время обычного карнавала, когда разрешены многие вольности, костюм этого человека можно было бы приписать лишь его на редкость дурному вкусу; но в праздник Вознесения такое попросту немыслимо. Или это еще одна провокационная выходка тех же бродячих актеров? Гривано высматривает в толпе других участников этого спектакля, но там не происходит никакого движения: все окружающие застыли и съежились, как морские анемоны во время отлива.

А когда он, оглядев площадь, вновь поворачивается к чумному доктору, тот уже прямо перед ним. Гривано делает шаг в сторону, уступая дорогу, но фигура отклоняется туда же и продолжает сокращать дистанцию медленными ровными шагами, как в кошмарном сне. Дымок с запахом асафетиды струится из отверстий в бронзовом клюве; правая рука в перчатке сжимает тонкий ясеневый хлыст. Темные, частично подсохшие пятна на робе могут быть желчью или кровью.

В паре шагов от Гривано фигура останавливается и замирает как статуя, не издавая ни звука. Гривано всматривается в глазные отверстия маски, но они прикрыты полушариями из дутого стекла, разглядеть за которыми что-либо невозможно. И без того уже измотанные нервы Гривано натягиваются, как якорные канаты при шквальном ветре.

Он уже открывает рот, чтобы с резким упреком обратиться к незнакомцу, когда тот стремительным и в то же время плавным движением поднимает свой хлыст и приставляет его к шее Гривано. Кончик упирается в кожу сбоку под челюстью, как будто измеряя его пульс. Гривано подается назад, отбивает хлыст своей тростью, а затем, обеими руками перехватив трость за нижнюю часть, наносит удар массивным серебряным набалдашником в область ключицы противника.

Трость впустую рассекает воздух; Гривано теряет равновесие и, чтобы не упасть, приседает с упором на выставленную вперед ногу. Когда он выпрямляется, хлыст с оттяжкой бьет его по руке, и трость падает на мостовую. Инстинктивно Гривано поднимает кулаки, защищая лицо. Теперь он уже спокоен и даже испытывает некоторое облегчение оттого, что наконец-то снова ведет нормальный бой. Смотрит ровно, чтобы не выдать своих намерений. Прикидывает расстояние до лежащей на земле трости и до своего стилета, спрятанного за голенищем сапога.

— Прибейте ублюдка, дотторе! — слышится голос из толпы.

Чумной доктор стоит неподвижно, с опущенными руками. Гривано делает ложный выпад, одновременно дотягиваясь ногой до трости и толкая ее назад. Тут же отскакивает, цепляет носком катящуюся трость и подбрасывает ее себе в руку. Красивый ход — и он собой доволен, — но, когда Гривано заносит трость для повторного удара, чумного доктора перед ним уже нет.