Зеркало Анхелики

Комната была небольшая, метров шестнадцать, но очень атмосферная. Два окна выходили на огород и были чуть приоткрыты ввиду приближающегося вечера. Перед окнами росли какие-то плодовые деревья и защищали от солнца и приятно шелестели листвой. Полуторная кровать у стены застелена белым набивным покрывалом, в изголовьи на старинный манер подушка поставлена дутым треугольником. Письменный стол, стул и двуместный диванчик у другой стены. Несколько полок с книгами, множество картин на стенах, на полу мольберт. По рисункам можно было отследить прогресс художника – рост мастерства был заметен даже на беглый взгляд. Катерина опустилась на стул: вот ты какая, значит, комната детства Ромки! Почему-то ей казалось, что все должно было быть хуже, видимо, срабатывал стереотип представления о жизни пьющих людей.

– Это мой дом, дом моих родителей, – словно услышала ее мысли Татьяна Ивановна, тоже тихонько присевшая на диван и глазами гостьи оглядывавшая комнату. – Виктор к нам жить пришел, свой дом у них в негодность пришел. Я как раз осиротела, когда с ним познакомилась, через год расписались, через два он пить стал.

– Угораздило Вас выйти за него! – вырвалось у Катерины; о своем неделикатном порыве она пожалела, еще не договорив.

– Молодо-зелено! На него смотрела, а надо было на семью его. Виктор был энергичный, весь какой-то пружинистый, страстный, а я спокойная – такая несхожесть характеров всегда усиливает интерес, интригует, очаровывает. Потом уже стало ясно, что его энергия является энергией саморазрушения. Погодя он ее и на нас направил. Бес в нем жил, просто удивительное стремление не созидать, а разрушать. Как это в восемнадцать поймешь? Никак. Так и получилось. Вон, видишь, – она показала рукой на стену, – последнее наше общее фото.

Катерина встала и подошла к снимку. Татьяна Ивановна держала на коленях девочку-куколку лет двух с огромным бантом на беленьких волосиках. Справа от нее Женька улыбался во весь рот. Слева стоял Ромка – уже, правда, не Ромка, а мужчина. С длинными волосами! До плеч! Надо же, как неожиданно! Катерина не видела его таким и с интересом засмотрелась: тело его вошло в силу, по-мужски налилось, черты лица стали жестче, губы тоньше, есть морщинки, видно, что побрился. Она улыбнулась: Ромка и побрился! Это не вязалось. Изменился взгляд, она долго всматривалась, пытаясь понять, что такого появилось в его глазах и чертах. Поняла: горечь. Да, горечь и боль.

Вопросительно глянула на Татьяну Ивановну, чуть дотрагиваясь до головы, мол, Ромка носил длинные волосы? Она поняла:

– После того случая, помнишь? Так коротко никогда и не стригся больше.

Случай этот произошел в десятом классе и был таким страшным, что о нем никогда не говорили ни тогда, ни позже. В начале октября Ромка снова не пришел в школу, и Катерина уже по привычке пришла вечером к его дому. Тогда был единственный раз, когда он вышел. Она сидела на крылечке соседнего дома чистенькой старушки, у Ипатовых рывком распахнулась калитка и вышел Ромка. Он был безобразно острижен налысо, как-то кусками, будто парикмахер никогда не держал ножниц в руках или будто стриг сопротивляющегося человека. Ромка повернулся в сторону Катерины, взгляд его был просто безумным, как будто бы у него не хватало ни умственных, ни душевных возможностей осознать что-то ужасное. Он был как в бреду, не в себе, смотрел на Катерину и не видел ее, она чувствовала, что он напряжен до предела и что-то внутри него прямо сейчас может лопнуть и разорвать его на мелкие кусочки. Остолбеневшая Катька смотрела на него во все глаза, чувствуя, что ее саму охватывает ужас перед беспредельностью человеческой злобы и жестокости. Она поняла, что Ромку остриг отец. Издевательская демонстрация силы. Тут выбежала Татьяна Ивановна, плачущей белой лебедью накрыла Ромку руками, как крыльями, и увела в дом. Ох и долго тогда ходила Катька туда-сюда у памятного крылечка, сжимая кулачки, пытаясь унять охватившую ее бурю! Как она ненавидела этого негодяя, Ромкиного отца, и как жалела Ромку! Что еще он должен вынести от этого злодея?!

Возвратившись домой, она взяла бритвенную машинку, которой отец обривал сам себя, и в считанные минуты осталась без волос. Мама с папой онемели, увидев ее.

– Так надо, – буркнула Катюха.

– Кому? – задала мама неожиданный вопрос.

– Надо спасти человека.

– Вот так?

– Да, так, – увереннее подтвердила Катька. – Ничего не спрашивайте сейчас, потом расскажу, – и ушла в свою комнату.

Утром, до школы она стояла перед калиткой Ипатовых, ждала. Знала, что Ромка снова не пойдет на занятия, а ей нужно было как можно скорее заявить ему о своей поддержке, дать знать, что он не один перед жестокостью. Она ждала, когда Татьяна Ивановна выйдет из дому, на работу ведь ей надо было идти. Татьяна Ивановна действительно скоро открыла калитку и опешила, увидев Катьку с щетиной на голове. Она прикрыла лицо руками и смотрела на лысую героиню полными слез глазами.