Зеркало для героев

Через минуту они скакали на батуте уже вдвоем. Это оказалось здорово, лучше, чем на качелях. Тело взлетало вверх почти без усилия, а уж если напрячь ноги и оттолкнуться, то взмывало так высоко, что сердце замирало.

У куста сидела большая черная кошка и наблюдала за ними зелеными глазами, которые мерцали даже в дневном свете. Мама стояла и курила у боковой двери пансиона. А ведь она только пару месяцев как бросила! Из дома вышел мистер Конноли, встал рядом с ней, достал из кармана трубку, что-то ей сказал. Мама засмеялась — впервые за последние три дня.

— Хочешь, залезем на мое любимое дерево? — предложила Шеннон.

Они сидели на толстом стволе дуба, изогнувшегося над неширокой речкой. Солнечно-зеленый свет трепетал на коре, на воде, на их волосах и одежде.

— Сколько тебе лет? — спросил Денис.

— Почти двенадцать, — ответила Шеннон.

— А почему ты одна все время и никуда не ходишь? У тебя есть друзья?

Шеннон грустно помотала головой.

— Они все думают, что я странная.

— А ты?

С коротким мявом на ствол взлетела черная кошка, величественно прошла по Денису, села между ним и Шеннон. Девочка задумчиво погладила ее, кошка выгнула спину.

Между ушей у кошки было белое пятно размером с небольшую монету.

история девочки

Шеннон с сомнением посмотрела на качели. Металлический крепеж, соединяющий левую цепь и сиденье, разошелся еще вчера, она сказала об этом папе, но ему было не до того, и он не починил. А покачаться очень хотелось — стоял жаркий безветренный день, если качаться, то прохладнее, сама себе ветерок. Девочка подергала цепь, осторожно присела на сиденье, поджала ноги. Вроде держит, вроде крепко. Она оттолкнулась, сначала осторожно, потом все сильнее.

Когда качели относило назад, она слышала доносившиеся из окон куски непрекращающегося спора родителей, когда вперед — крики затихали.

… не собиралась жить в этой дыре…

… сумасшедшая истеричка…

… работать на тебя, как служанка…

… плевать тебе на ребенка…

… какой ты пример дочери…

Шеннон раскачивалась все сильнее и сильнее, ей ужасно, до зуда в спине, хотелось, чтобы качели насовсем застыли в верхней точке, перестали возвращаться назад, чтобы голоса перестали спорить, чтобы родители, как раньше, сели рядом на диван и смотрели какой-нибудь сериал, где за кадром звучит глупый смех, а она могла вернуться из сада, уставшая и вспотевшая, залезть на диван, положить голову маме на колени, а ноги — папе…

Цепь лопнула на полной скорости, Шеннон вылетела с качелей вперед и вправо, впечаталась лицом и головой в бетонный бордюр, потом откатилась в траву.

Она открыла глаза в мир, полный звона. Звон был то тихий, то громкий, как внутри колокола, он накатывал на девочку волнами и исчезал, чтобы начаться по новой. Шеннон никак не могла сфокусировать глаза, перед ней качались зеленые тени, задвигалось что-то темное, потом показалось рукой, которой кто-то махал перед ее лицом.

— Да что ж такое, а ну, вот так попробуем, — рука сделала какое-то странное движение, звон стих. — Вставай, девочка! Ну давай же, будь умницей, ты быстро теряешь кровь. Здесь тебя будут искать слишком долго. Нужно подняться, хоть на четвереньки, и подобраться ближе к дому. Давай, маленький солдатик, покажи мне, на что ты способна!

Понукаемая голосом, все еще почти ничего не видя, Шеннон приподнималась и ползла, куда ей говорили. Языком она чувствовала, что передних зубов нет — были зияющие лохматые дырки. Рот у нее не закрывался, кровь стекала на траву. Наконец, сил не осталось совсем, тело стало холодным, чужим, она тяжело упала на землю.

— Вот и умница, девочка, вот и молодец, храбрая малышка! Теперь мы поможем. Анона! Быстрее!

Стремительное тело промчалось мимо ее лица, едва касаясь лапами травы. Послышался удар о дверь и резкое, пронзительное мяукание. Потом снова и снова.

Дверь открылась со скрипом и с маминым ворчанием «Да что ж сегодня за день! Ну и откуда ты взялась, дурная кошка? А ну брысь отсюдаааААА!..» — мама подняла глаза от кошки и увидела в траве окровавленную семилетнюю дочь.

Из больницы Шеннон выписали через неделю, но сотрясение было очень серьезное, с трещиной, и ей строго прописали еще три недели полного покоя. Дважды в день приходила патронажная сестра, проверяла, ставила ей систему. Папа сказал, что умеет колоть в вену — в армии научился, но ему не доверили, хотя внутримышечно разрешили. Хорошо, тех уколов была всего неделя, а то потом лежи на исколотой попе весь день. Читать ей было нельзя, телевизор смотреть — тоже. Папа сидел с ней, шутил как мог, читал, пел, но у него было много дел — постояльцы, поставщики, агенты. Мама приходила, садилась, брала ее за руку, вздыхала. Говорила мало, голос был виноватый. Уходила, закрывала дверь, оставляла Шеннон в тишине, «чтобы мозг сильнее отдыхал».