Сквозь закрытую дверь беззвучно входил высокий старик в белой рубашке и коричневых брюках, улыбался Шеннон, здоровался, садился в кресло, раскрывал на коленях книгу, которой не было в комнате, и читал ей, читал часами — рыцари мчались на выручку красавицам, короли осаждали гордые города, потерянные мальчики брели сквозь джунгли. Иногда читал стихи, на лице его при этом было странное выражение, как будто ему было больно. Часто они просто разговаривали — Шеннон шепотом, чтобы мама не прибежала расспрашивать, старик — в полный голос, его все равно больше никто не слышал. В раскрытое окно впрыгивала кошка Анона, кивала старику, залезала Шеннон под бочок — шелковая, плотная. Кошку, в отличие от старого джентльмена, все прекрасно видели, а папа даже и кормил на кухне.
— Мама от нас ушла через три месяца, — сказала Шеннон, щурясь на блики на воде. — Теперь у нее другая семья в Лондоне. В прошлом году родила близнецов. Хорошенькие. Мальчики. Я у них гощу неделю в конце августа, ну и так иногда, выходные…
— А зубы? — спросил Денис, почему-то волнуясь.
— А что зубы? Новые выросли, — Шеннон ощерила полный комплект крепких белых зубов, постучала по передним. — Те молочные были, повезло.
— А почему ты этого старика раньше не видела? Откуда он вообще взялся?
Шеннон вздохнула. Кошка потянулась и перебралась на другую сторону ветки, села там, внимательно их слушая.
— Он здесь жил, в этом доме. И умер, когда немцы Баз бомбили в сорок втором. Они налетели ночью, он проснулся от взрывов и грохота, а у него еще с Великой Войны была травма и контузия, сердце не выдержало. А ко мне пришел, потому что когда-то сказал одну плохую вещь.
— Какую? — спросил Денис, когда она замолчала.
— Сказал, что так немцев ненавидит, что с того света вернется, чтобы посмотреть, как немецкая кровь на его землю потечет. Знаешь, в нашем городе особенно надо быть с проклятьями осторожным — здесь было святилище Сулис, кельтской богини мести.
Кошка резко мяукнула, Денис взрогнул от неожиданности, чуть в реку не свалился.
— А ты тут причем? Ты же англичанка.
— Папа служил в Германии, там познакомился с мамой. Она уже была мною беременная, ее мой биологический отец бросил. Кровь у меня самая что ни на есть немецкая. Она потекла на землю и мистеру Варду пришлось вернуться. Ну, и дело еще у него есть важное, неоконченное.
— И что, он за тобой всюду ходит?
Шеннон рассмеялась, поднялась на ноги, качнулась, побежала по стволу на берег, замахала рукой кому-то невидимому, повернулась к Денису.
— Он говорит — он бы рад, но со своей земли уйти не может, поэтому он только тут, в доме и в саду. Он говорит — ты отличный парень, и что твой отец тобой бы гордился. Он говорит — ему нравятся твои сказки, которые ты пишешь в планшет. Он говорит, что твоя мама очень красивая, напоминает ему его Анону.
— Анону? — Денис обернулся. Кошка сидела столбиком неподвижно, дергался только кончик хвоста. Круглые зеленые глаза смотрели прямо на него.
— А раз у тебя есть планшет, можно мне на нем поиграть? — шелковым голосом попросила Шеннон. — А то мне мама все только обещает подарить. А у тебя какой? А у тебя закачана игра, где зеленый чудик жрет конфеты?
Дети, разговаривая, шли к дому, а от реки смотрел им вслед высокий старик с белыми волосами. У его ног сидела черная кошка с белым пятном между ушей.
Джон Вард уходил на войну двадцатипятилетним добровольцем, полным высоких идей, с дневником, в который он писал каждый вечер. На форзац он переписал красной тушью стихотворение Киплинга «Если», которое указывало всему его поколению, как красиво нести по жизни высокие человеческие ценности.
Через два года, на Сомме, над этим дневником его товарищу выбила глаз снайперская пуля. Страницу залило кровью, «тогда, мой сын, ты будешь человек» исчезло, красное под красным. Товарищ, к сожалению, умер не мгновенно.
Вернувшись, Джон жил один в огромном отцовском доме. Дважды в неделю приходила соседская вдова, убиралась и готовила. Он был неприхотлив. Вдова делала намеки, приводила подруг, завлекала. Джон сухо кивал, уходил в кабинет. Кто-то пустил слух, что Джон потерял на войне все свои мужские способности, то ли в результате ранения, то ли немцы пытали в плену раскаленными кусачками. Ему было все равно.
Однажды в саду он встретил кошку. Она сидела на берегу, на свежем тонком снегу, черная на белом. Она смотрела на воду. Джон подошел и присел рядом. Кошка повернула голову и посмотрела ему прямо в глаза. Он вдруг понял, что улыбается. Он пошел в дом, кошка шла за ним, след в след.