Зеркало наших печалей

Между тем изменение военного контекста сместило центры интереса в «Континентале», и Дезире Миго, которого считали столпом информации, перестал интересовать всех, кроме мсье де Варамбона. Этот господин не оставлял попыток разоблачить «самозванца», но его никто не слушал. Мсье де Варамбон играл в «Континентале» роль Кассандры[52].

Взгляды всех и каждого обратились на север страны, где французы вместе с союзниками отступали под напором немцев, не в силах осознать успеха врага в Арденнах и скорости его продвижения. Немцы шли вперед, сметая со своего пути храбрую и неколебимую, но трагически плохо подготовленную к подобному походу армию. Да ни один начальник Генерального штаба даже в самом страшном сне не поверил бы в подобное! Безмятежно комментировать для прессы контекст событий становилось все труднее. Фронтовые репортеры участвовали в игре и пели осанну французской армии, но не могли «не заметить» седанского разгрома, поражения во Фландрии и «движения задним ходом» (Дезире dixit!)[53] к Дюнкерку, где французы доблестно прикрывали отступление союзников, чтобы тех не сбросили в пролив. Дезире, не боясь греха, утверждал, что «союзники сражаются блестяще», «сдерживают продвижение немцев», а «наши дивизии не страшатся вражеских потуг», но все знали, что триста тысяч солдат могут быть уничтожены нацистами или оказаться на дне Ла-Манша.

Дезире представился случай проявить свою исключительную проницательность и безупречную логику, когда 28 мая король Бельгии Леопольд Третий отказался от сопротивления и сдал страну немцам.

– Катастрофа! – завывал заместитель директора, хватаясь за голову.

Этот вопль стал постоянной метафорой ситуации, им можно было заменить утренний брифинг для прессы, который Дезире вел уверенно-победительным тоном.

– Ошибаетесь, мсье, это наш шанс, – ответил он шефу.

Тот встрепенулся.

– Нам требовалось оправдать отступление французской армии, и теперь мы можем ссылаться на предательство одного из союзников.

Очевидность анализа потрясла заместителя директора. Все было просто как божий день и прекрасно, как античная статуя. Неотразимо. Ближе к вечеру Дезире излагал свою теорию обычному пулу журналистов и корреспондентов.

– Увенчанная славой французская армия способна в данный момент совершенно переломить ситуацию, прорвать немецкий фронт и отбросить захватчиков к восточным границам. Увы, трусливая бельгийская монархия своим позорным отступничеством предоставила – к счастью, всего на несколько часов – преимущество захватчикам.

Слушатели Дезире не спешили принять подобное объяснение.

– Получается, союзники играли решающую роль, иначе их измена не повлияла бы так радикально на ситуацию на фронте? – спросил один провинциальный журналист.

Дезире моргнул и покачал головой на манер преподавателя, которого разочаровал непонятливый студент:

– У каждой военной ситуации, мсье, есть точка равновесия. Измените ее положение, и все изменится.

Именно в такие моменты даже Варамбон не скрывал восхищения.

Дезире решил успокоить самых боязливых технической информацией:

– Вам это может показаться парадоксальным, господа, но давайте спросим себя, не будет ли нам выгодно, чтобы немцы гнали наши войска до Ла-Манша. – В зале поднялся шум, и Дезире плавным взмахом руки успокоил публику. – Наши союзники способны превратить мнимую победу в жестокое поражение. Британцы установили систему подводных труб, которые могут залить поверхность моря нефтью и при необходимости поджечь ее, превратив акваторию в гигантский костер. Если немецкие корабли сунутся в пролив, их сожгут и потопят! Французскому флоту останется высадить солдат на сушу, чтобы они завершили операцию, начатую флотом: полностью разгромили немецкую армию.

– Взгляните! – воскликнул де Варамбон, с видом триумфатора потрясая каким-то документом.

Изможденный заместитель директора раздраженно выхватил у него «компромат». Пролистав его, чиновник, не спавший уже девять ночей, не стал ни о чем спрашивать, он ждал объяснений.

Исходивший нетерпением де Варамбон начал объяснять:

– Это список выпускников Национальной школы восточных языков[54], получивших дипломы в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. В нем нет Дезире Миго. На случай возможной ошибки я выписал всех – с тридцать пятого по тридцать девятый год, всего пятьдесят четыре фамилии. Ни одного Дезире Миго!

Ликование этого человека было сравнимо разве что с его гордыней и глупостью.

Вызванный в кабинет начальника Дезире издал резкий смешок – так кричит ночная птица, так скрипит дверь, – настолько неприятный, что окружающим следовало радоваться тому, что мсье Миго смеется редко.

– Бюрнье.

– Что, простите?

Дезире вытянул руку и указал на фамилию Бюрнье в списке выпускников 1937 года.

– Девичья фамилия моей матери – Бюрнье, так что я – Бюрнье-Миго по отцу и матери, но двойная фамилия отдает педантизмом, вам так не кажется?

Заместитель директора выдохнул с облегчением. Варамбон, этот одержимый идиот, в третий раз едва не отнял у него Дезире, чем очень его утомил.