Зеркало наших печалей

– Решили отойти в сторонку, – начал объяснять он. – Не дай бог снова заварушка начнется. Обстановка накаляется…

Габриэль был ошеломлен верностью тона, который выбрал Ландрад, и тем, что у него нашлись сигареты.

Солдат покачал головой: ему не полагалось вот так запросто разговаривать с заключенными и уж тем более угощаться у них табаком, но искушение оказалось слишком велико. Он воровато оглянулся и схватил сигарету:

– Не откажусь… Оставлю на вечер…

Рауль кивнул – мол, понимаю, – закурил и спросил:

– Не слышал, что будет дальше?

– Мы серьезно влипли. Боши подходят, а приказов никто не отдает…

Словно подтверждая его слова, над лагерем пролетел самолет-разведчик. Они проводили его взглядами.

– Да-а… – протянул Рауль. – Дело плохо, это точно.

Охранник молча согласился, потом сказал – почти просительным тоном:

– Идите к баракам, парни, не вынуждайте меня…

Рауль с Габриэлем дружно подняли руки, выставив вперед ладони: «Конечно, о чем речь…»

Сразу после трех вернулась группа Фрекура, и он доложился Фернану, стараясь говорить максимально тихо.

Аджюдан-шеф молча кивал; дослушав, отправился в барак, позвал Борнье (чтобы не оставлять его без присмотра), свистнул Фрекуру, реквизировал единственный имевшийся в лагере грузовик и поехал к ближайшей ферме, находившейся близ Лакруа-Сен-Жак. С чего-то ведь нужно начинать…

Когда машина въехала во двор, он все еще не знал, как взяться за дело.

34

Мсье Жюль не был самым терпеливым человеком на свете, и от этой черты его характера часто страдали посетители ресторана. Две ночи вне дома, одна из которых на соломе, нрав толстяка не улучшили. Крестьянин, пустивший их на ночлег, неосмотрительно запросил с Луизы два франка за ведро воды, когда она захотела привести себя в порядок. Мсье Жюль тяжелой походкой направился к нему, сметая на своем пути сына хозяина и его собак. Скотник, вздумавший наставить на него вилы, получил такую оплеуху, что отлетел назад и едва не обломал быку рога. Ресторатор поймал наглеца за воротник и двумя пальцами так сильно надавил ему на кадык, что он побагровел и рухнул на колени в пыль, задыхаясь и выпучив глаза.

– Я плохо расслышал, дружок, повтори-ка, сколько ты просишь за воду…

Несчастный молотил руками по воздуху, но сказать ничего не мог.

– Не слышу… – Мсье Жюль приставил ладонь к уху. – Сколько-сколько?

Подбежавшая Луиза спокойно положила руку на плечо своему вспыльчивому другу, и он мгновенно остыл, отпустил бедолагу, и тот обмяк, как мешок с сеном. Никто не укорил парижанина за несдержанность, все притворились, что смотрят в другую сторону и заняты очень важными делами.

– Возьми свое ведро, девочка, думаю, теперь цена нас устроит.

Луиза мылась ледяной водой в углу стойла и размышляла о странном поведении хозяина «Маленькой Богемы», сторожившего дверь снаружи, чтобы никто на нее не покусился. На ее памяти мсье Жюль впервые повел себя так агрессивно.

Выйдя, она увидела его рядом с трактором, он разговаривал с фермером.

– Больше дать не могу, – извинялся тот, заливая бензин в канистру. – Мне ведь еще работать.

Мсье Жюль кивал – давай, лей, ну еще немного, еще… Стоп! Он завернул крышку, подхватил добычу и, не поблагодарив, пошел навстречу Луизе.

– Думаю, до Орлеана доедем… Может, даже останется.

Осталось, хотя их «Пежо-90s» и был подобен ненасытной утробе.

На час или два дорога стала свободнее, поток машин двигался рывками, но все-таки двигался; никто не поручился бы за успех почти безнадежного дела, но повернувших назад не было, вот и они «не сошли с дистанции».

Луиза открыла заветную папку.

– Снова эти письма… – недовольно проворчал ресторатор и тут же задел колесо двуколки. Останавливаться он не стал. «На войне как на войне», – то и дело повторял толстяк, не обращая внимания на многочисленные потравы. Задний бампер они потеряли еще на выезде из Парижа, переднюю фару – перед въездом в Этамп, поворотник – через двадцать километров. Ямы, рытвины, бугры и колдобины доставляли им много неприятностей, так что машина имела потрепанно-боевой вид.