Зеркало наших печалей

– Обычный досмотр… – пробормотал он, но Габриэль уже смотрел в другую сторону: один из заключенных повторял, как в бреду:

– Париж объявлен открытым городом. Париж объявлен…

Новость разлетелась с быстротой молнии. Рауль воспользовался всеобщим замешательством и отошел к ограде, где днем разрешено было мочиться. Охранявшие этот «сортир на пленэре» солдаты тоже обсуждали новость и едва взглянули на заключенного, решившего справить нужду. Рауль вытащил из кармана конверт, достал из него листок и начал жадно читать:

Уважаемый господин Рауль!

Меня зовут Луиза Бельмонт, но вы меня не знаете. Я боюсь, что вы можете немедленно выбросить это послание, и потому сразу приведу детали, которые, надеюсь, докажут, что я не сумасшедшая.

От вас отказались 8 июля 1907 года, а 17 ноября того же года отдали в приемную семью. Сотрудник отдела регистрации актов гражданского состояния назвал вас Раулем Ландрадом, использовав имена двух святых, поминаемых в ближайшие дни – 7 и 8 июля. Вас воспитывали в семье доктора Тирьона, проживавшей по адресу: Нёйи, бульвар Обержон, 67.

Я ваша сводная сестра, у нас с вами общая мать.

Мне необходимо сообщить крайне важные сведения об обстоятельствах вашего рождения и вашем детстве.

Мне было очень нелегко найти вас, и я хорошо понимаю, что сейчас не время для воссоединения родственников, но на всякий случай сообщаю свой адрес: Восемнадцатый округ, тупик Перс. Если вдруг не застанете меня дома, справьтесь у мсье Жюля, хозяина «Маленькой Богемы», что на углу улицы.

С вашего позволения,

с нежностью, Луиза

Пока Ландрад читал, заключенные обсуждали новость. Молодой коммунист спросил у Габриэля:

– А что такое «открытый город»?

Выглядел он по-прежнему плохо, бледен, под глазами мешки.

– Немцы вот-вот войдут в Париж, – объяснил Габриэль. – Можно принять решение об обороне города, в этом случае боши будут бомбить его и за несколько дней разрушат до основания. Объявив столицу «открытым городом», правительство дает понять, что уничтожать Париж нет нужды, то есть подносит его им на блюдечке. Последствия будут ужасны. Правительству придется бежать, чтобы избежать ареста, а участь нескольких тысяч заключенных Гравьерского лагеря, которых и накормить-то толком не могут, зависит от Генштаба гибнущей страны.

– Значит, будем ждать здесь прихода бошей? – спросил Борнье.

Фернан не знал, что сказать, он вдруг почувствовал себя опустошенным и ослабевшим, как скарабей под панцирем, присел на камень, достал из кармана книгу с томной прелестницей Шахерезадой на обложке. Лицо сердечком, точь-в-точь как у Алисы. У него увлажнились глаза. Какого черта она делает в треклятой часовне, затерянной среди леса?

Фернан пытался справиться с чувствами, взять себя в руки и вдруг понял, что молится. Впервые за очень долгое время. Он опомнился, встряхнулся, надеясь, что никто не заметил минуту его слабости, убрал книгу и взглянул в сторону заключенного, спрятавшегося, чтобы прочесть письмо. Фернану было невыносимо стыдно. Как он мог дойти до подобного? Разнюнился, поговорив с сестрой? Он офицер, командир и наказал бы любого подчиненного, поведи тот себя подобным образом.

Что, если эта девушка – шпионка?

Вдруг ее письмо – сигнал? Как оно связано с известием о скорой сдаче Парижа?

Фернан решил немедленно допросить заключенного, злясь на себя за проявленную слабость.

Все находившиеся во дворе люди, охранники и арестанты, смотрели, как массивный, но удивительно стремительный аджюдан-шеф несется к заключенному, а тот этого не замечает, щурится на небо и непонятно что там рассматривает.

Фернан не добежал до Рауля.

В небе над лагерем раздался гул, воздух стремительно закрутился в смерч.

Фернан остановился.

Немецких бомбардировщиков было так много, что казалось, будто лагерь накрыла тень. Аджюдан-шеф забыл, куда направлялся, поняв, что бомбы падают всего в пятистах метрах – на вокзал. Земля вздрогнула, все замерли, потом началась паника. Люди падали, закрывали головы руками.

Рауль посмотрел на Габриэля: именно этого момента они ждали.

13 июня 1940 года

36