Зеркало Рубенса

От Фердинандо Медичи Рубенс направился с грузом в Ливорно, чтобы там нанять корабль – так ему посоветовали люди великого герцога. На самом деле легче и дешевле было бы плыть из Генуи, но Рубенс об этом не знал. В Ливорно он долго пытался найти корабль до Аликанте, но каждый раз оказывалось, что судно по приказу Медичи уже зафрахтовано и вот-вот отправится с зерном или тканями в Неаполь или Гамбург. Рубенс начал было тревожиться, что никогда не сумеет отплыть из Ливорно, к тому же у него было ощущение, что люди Медичи следят за ним. Деньги таяли с каждым днем, Рубенс был близок к отчаянию, когда наконец некий капитан из Гамбурга назвал цену за доставку до Аликанте, то Рубенс понял, что, оплатив эту часть пути, остается без гроша. Но выхода не было – из порта Ливорно, кишащего шпионами Медичи, надо было убираться как можно скорее.

Иногда Рубенс, оставаясь в одиночестве, доставал из сундука зеркало и рассматривал, пытался почистить и отполировать лицевую сторону, сделать более ярким рельеф на обратной стороне зеркала, изображавший крылатую богиню, несущую обнаженного человека. Петер Пауль размышлял о словах Николя Пейреска, которые вдруг вспомнились явственно: «Сильный человек с зеркалом Лукумона становится непобедимым, становится властелином мира. Но горе слабому самозванцу, взявшему его в руки». Еще Пейреск говорил, что зеркало, подобно небесной планете, связано с другими предметами силы, нуждается в окружении, и если взаимодействует, например, с античными статуями – это преобразует воздействие зеркала или другого подобного предмета (Пейреск любил поразмышлять о треножнике дельфийского оракула), делая его силу гармоничной, менее разрушительной. Рубенс припомнил, что при нем Пейреск и Филипп долго спорили: что из мифов про зеркало этрусков может быть правдой, а что лишь легенда. А если подобные предметы действуют, то по каким законам? Физическим или магическим? Пейреск в ту пору изучал наследие архитектора и мага Джулио Камилло. Друзья считали, что если Пейреск сумеет восстановить наследие загадочного венецианца Камилло, то сможет добиться хорошей должности в Париже, потому что Магический театр, который Камилло построил для Франциска Первого семьдесят лет назад, давно сгорел, а легенды о театре и возможностях, которые он способен дать правителю, до сих пор будоражат воображение правителей. Рубенс не прислушивался тогда к спорам брата и его ученых друзей, о чем теперь жалел. Прикасаясь к бронзовому зеркалу, он чувствовал что-то необычное – и как это можно было объяснить? Только ощутить кончиками пальцев и трепетом сердца. Выходит, он сильный человек, раз ему нравится держать зеркало в руках, даже, кажется, оно само просится к нему в руки?!

Постепенно Рубенс привык, что зеркало забирает у него страх и неуверенность; одно лишь осознание того, что зеркало лежит в его сундуке, делало его свободным от сомнений, он действовал быстро и безошибочно, не уставал, даже мог управлять временем: оно для него будто замедлялось.

Изредка он думал о словах Пейреска, который открыл ему, что только человек благородного происхождения, аристократ, может выдержать силу зеркала. Петера Пауля это почему-то не смущало. Мать никогда внятно не говорила им об особом происхождении или об истории жизни отца. Из ее наставлений вспоминалось всегда только: «Дети, будьте сдержанны, будьте благоразумны. Будьте трудолюбивы! И ваш отец порадуется за вас на небесах». Петер Пауль знал, что семье, особенно их матери, пришлось нелегко. Они были вынуждены на время переселяться в немецкие земли, и у отца были какие-то неприятности с правителями тех земель. Но почти все семьи во Фландрии так или иначе пострадали из-за войны, страна разделилась на части, многие тогда потеряли имущество, оказались в разных государствах – бежали в Англию, Германию, Францию. А сколько сгорело документов, сколько имен было изменено, чтобы спастись от инквизиции!

Рубенс с детства чувствовал в себе особое благородство, изящество, которое отличало его от ровесников, и иногда думал: может, мать что-то утаивает, недоговаривает, вдруг его отец Ян Рубенс был вовсе не простым юристом, а каким-нибудь бароном? Или даже графом, но протестантом по убеждениям и ему пришлось скрываться во время войны с испанцами? А мать после смерти отца, решив вернуться в католический Антверпен, разумеется, это скрывала, в том числе от детей ради их же безопасности. Сам Рубенс никогда не испытывал смущения или страха перед аристократами, но не особенно задумывался, отчего так. Он знал, что когда-нибудь поговорит об этом с матерью. А пока чувствовал, что его личной силы, врожденного благородства этому зеркалу вполне достаточно.

Зеркало принимает его.