Зеркало Рубенса

В августе фаворит короля, герцог Лерма, высоко оценил качество представленной живописи. На дворцовой церемонии в честь вручения даров подарки Винченцо Гонзага были приняты с благодарностью королем и его любовницей, а также и герцогом Лерма. Тот пригласил молодого художника-фламандца в свой замок Вентосилья, и Рубенс написал отличный конный портрет фаворита.

Именно тогда Рубенс придумал себе новый девиз и повторял его потом в письмах к правителям:

…У каждого свой дар; мой талант таков, что, как бы непомерна ни была работа по количеству и разнообразию сюжетов, она еще ни разу не превысила моего мужества.

Он сам поверил в это всей душой.

Рубенс осознал, что смеет и может все: писать большие многофигурные полотна, создавать эффектные портреты знати, отказывать заказчикам, запрашивать самые высокие цены за картины. Писать стариков и детей, когда хочется, и еще копировать старых мастеров. Покорять людей обольстительными манерами, искусством изящной беседы. Навязывать свою волю, делая это с улыбкой. Давать работу одновременно десяткам художников и помощников, а написанные ими картины подписывать своим именем: Петер Пауль Рубенс.

После Мадрида он вернулся в Рим и остался жить там, запрашивая у герцога Мантуи жалованье «на жизнь, достойную такого человека, как я; мне нужно приличное жилище и двое слуг». Герцог выплачивал ему эти деньги, хоть и нерегулярно.

Так он быстро стал самим собой – великим Петером Паулем, Пьетро Пауло Рубенсом.

Он вовремя понял, что может сделаться самым значительным художником именно во Фландрии, в Антверпене, где его брата Филиппа назначили секретарем городского совета. Там для него было больше возможностей, гораздо больше, чем в Италии, где все преклонялись перед мастерами прошлого – Тицианом, Рафаэлем, Леонардо.

Уяснив это, Рубенс своевольно покинул службу у герцога Гонзага и вернулся в Антверпен, чтобы построить собственный дворец и жить по собственным правилам.

Он стал победителем.

Антверпен, дом Рубенса, 1626 год

Рубенс сидел в овальном зале, держа зеркало на коленях, когда в ворота особняка постучали, шум был резким и угрожающим. Художник убрал зеркало и подошел к двери:

– Я не пущу вас, Жербье…

В ответ он услышал надменное:

– Я – герцог Бэкингем.

Герцога трудно было узнать: черные тени залегли вокруг потухших глаз, уголки рта опустились, взгляд стал жестким, волосы безжизненно обвисли. Он вошел в дом, на ходу бросив: «Заприте дверь немедленно!»

– Где будем говорить? – сухо спросил герцог.

Рубенс жестом пригласил англичанина в свою студию, где на станке стоял незаконченный портрет Бэкингема. Даже не взглянув на портрет, герцог упал в кресло.

– Сразу о деле. – Он жестом разрешил Рубенсу присесть, стали заметны несвежие кружевные манжеты герцога. – О вашей коллекции.

Бэкингем повернул голову в сторону зала, кивнул:

– О вашей коллекции антиков. Вы назвали цену – сто тысяч гульденов, деньги будут вам выплачены. У меня есть требования по этой сделке.

– Конечно! Ведь дело настолько сложное… мы обсудили с Жербье.

– Ночью я покину город, – перебил герцог. – Сейчас вы отдадите мне зеркало Лукумона, а после моего отъезда упакуете антики и сами привезете их в Лондон, в мой дворец.

– Но… Что? Какое зеркало?!

– Оно у вас, я знаю! Кроме того, мэтр, только идиот не догадается, что за вашей картиной «Венера с зеркалом» оно и находится. Вы мне его отдадите немедленно. Сейчас! Картина эта мне, кстати, не нужна, дама не в моем вкусе.

Рубенс не мог произнести ни слова: как могло случиться, что к нему в дом из чужой страны является могущественный человек – за зеркалом, с которым он, Рубенс, не расставался больше двадцати лет? И почему вот прямо сейчас герцог не провалится сквозь землю, не падет бездыханным, пораженный молнией? Зеркало ведь наверняка не хочет поменять хозяина! Это только его, великого Рубенса, родная и нужная ему вещь!

– Что будет, если я откажусь? – Рубенс не узнал собственный голос, звучавший сдавленно и робко. Сил говорить громче не было.

– Вам надо объяснять? Тогда велите принести еды и вина. У вас ведь должна быть нормальная еда, а то меня пытались накормить дрянью! Я устал, вижу, вы тоже…

Герцог вдруг расслабился, казалось, настроение его улучшилось. После того как кухарка накрыла стол и ушла, они ели молча, не глядя друг на друга.

– Мэтр, кем была ваша мать? – Герцог заговорил первым.

– Моя мать, Мария Пейпелинкс, была достойная женщина, добрая, много сделала для меня, для всех нас, детей…

– Вам известно, что у Морица Оранского есть подозрение, что вы – сын Анны Саксонской, то есть его брат?

– Клевета! Вы допускаете, милорд, что я не знаю своих родителей?! Кому понадобилось придумывать такое? И главное – зачем?!

– Но вам известно об отношениях вашего отца – не помню, как его звали – и принцессы Анны Саксонской?

– Моего отца звали Ян Рубенс, он был весьма способным юристом. – Рубенс обдумывал ответ.