Зеркало (СИ)

— Мое дело предупредить, — отобрал у меня последнюю корочку хлеба Василий.

Заглотил, практически не жуя. Облизал пальцы. Свои. И мои до кучи. Я охнул было от накатившего возбуждения, но он мой «ох» губами выпил. И сам… вкусный такой! Так бы и съел его.

— Десерт, уважаемые, — вклинился между нами Петрович.

— Да поше-о-о-о-о-о!!!

Посыл нахуй при виде торта, идентичного тому, который я ночью облил спермой, превратился в восторженный вопль и едва не смел меня со столешницы. Василий, чтоб ему, помешал.

— Сиди. Петрович, будь добр, разложи по тарелкам, — сказал он, не сводя с меня искрящихся черт знает чем глаз. — И иди, погуляй.

— Нет уж, — упер руки в бока Петрович. — Это вы идите, погуляйте. Ребята сейчас придут все здесь перекрашивать, так что берите торт и валите отсюда… куда-нибудь подальше. Подавайте плохой пример… комарам на какой-нибудь опушке.

— Я знаю место, где никто нас не найдет, — оживился Василий.

— Поехали! — решительно сполз на пол я.

В паху черти развели такой костер, что хоть волком вой! Или я займусь, наконец, с любимым парнем сексом, или кого-нибудь порешу.

— Хватай фрукты, сок, торт и тарелки с кружками, а я это… Кое-что из твоей спальни прихвачу, — полыхнул ушами Василий и испарился.

— Я соберу корзину, не беспокойтесь, — улыбнулся Петрович.

Я не стал спорить, сел на стул и только тогда понял, что устал, как собака. Культяпка подло заныла, напоминая о себе, а голова загудела от количества мыслей, идей и задумок.

— Алекс, вы как, в порядке? — склонился надо мной Петрович. Подал ароматный чай и продолжил собирать внушительного вида корзинку для пикника. — Может, не стоило развивать такую бурную деятельность? Вы ведь из больницы только вчера сбежали. Сотрясение мозга — не самая приятная штука. Последствий не боитесь?

— Почему-то мне кажется, что сотрясение мозга — это последнее, чего мне стоит бояться, — пошутил я.

Петрович едва торт на пол не уронил, и я понял, что прав. Стало грустно. Ненадолго, потому что прискакал взмыленный Василий с рюкзаком за плечами, запихнул меня в Крузак и стартанул до того, как до нас добрался въедливый Семеныч.

— Свобода!

…

— Смотри, смотри, вон, видишь? Голова слона.

— Справа? Над елками сразу?

— Ага.

Мы лежали в тени разлапистой сосны на берегу тихой речки, обожравшиеся и чертовски довольные жизнью, смотрели на пролетающие над нами облака и не хотели больше ничего. Даже секса. Так нам было хорошо и спокойно.

— По мне так это жопастый мужик с огромным хером, — сказал Василий.

— Фу на тебя, извращенец. А вон, смотри, сердце.

— Твое?

— Думаешь, у меня такое большое сердце? — расплылся в улыбке я.

— Даже больше. Ты же ангел, зайка. Красивый, умный и добрый.

— Поэтому мой дом полон дерьма?

— Да, но я не хочу об этом говорить, — закопошился подо мной Василий.

Я сполз головой с его бедра на белоснежное покрывало, которое он наверняка прихватил в моей стерильной спальне, да там и остался, так лениво было шевелиться.

— А о чем хочешь?

— О том, что бы ты хотел сейчас нарисовать.

— Глупый вопрос. Тебя, конечно. Обнаженным.

— А как же гипс на руке? — навис надо мной невозмутимо-лукавый Василий (полыхающие уши не в счет).

— Он придаст тебе особую эротичность, — сказал я… и вместо поцелуя получил лист бумаги, пачку карандашей и стерку. — Да ты, я смотрю, подготовился.

— Просто очень давно хотел, чтобы ты меня нарисовал, — поднялся с покрывала Василий и начал раздеваться.

Желание заняться с ним сексом сдалось под напором образов и вариантов того, каким я хочу запечатлеть любимого человека на бумаге, из которых в живых остался лишь один.

— Лезь в речку, ложись так, чтобы волной твою шикарную задницу окатывало, а все остальное на песке оставь.

— Без волны никак? — поежился Василий. — Речка не самая теплая.

— Никак.

— А что насчет тенька? Солнце печет, знаешь ли. Вдруг обгорю?

— Не обгоришь.

— Может, я лучше на травке возле березки полежу? Ну, знаешь, типа богатырь на привале.

— Василий, ты не богатырь.

— Почему это? — поиграл крепкими мускулами он.

Я облизнулся и даже слюной капнул чуток, но рисовать не передумал. Конопушки на носу, блики в солнечных волосах и глаза его, нежностью плещущиеся, меня от секса отвлекли.

— Моська у тебя слишком добрая.

— Если меня разозлить…

— Не буду я тебя злить.

— Эх! Какое обещание всуе пропало! Где мой диктофон? Предъявил бы тебе потом…

— Ты мне зубы не заговаривай.

— А вдруг?

— Вдруг бывает только пук. И вообще, кто здесь художник? Ты или я?

— Ты, — тяжело вздохнул он. Притащил из машины походный мольберт и пошел устраиваться в речке. — Простыну или обгорю — будешь меня лечить лично. Поклянись.

— Клянусь, — сказал я. Уложил его так, как нужно, и принялся творить.

…

— Апчхи!

— Ты прикалываешься?

— Апчхи! Нет.

— Василь… Ты что, правда, заболел?

— Апчхи!!!

— Блять, да что за?!

…