Зеркало судьбы

Юрка возился в ледяной крепости. Как всегда, один: ровесников у него не было, а ребята постарше проводили дни и ночи в передвижном лагере традиционалистов — там можно было и пострелять, и собрать взаправдашнюю бомбу, и напиться совсем как взрослые. И, как обычно, Евгения накрыло чувство вины. Надо было тогда переезжать в городскую общину. Не слушать жалобы отца, а сделать так, как просила Яра. Может, там и был ад на земле — но в этом аду хотя бы водились дети.

— Что делаешь? — спросил Евгений.

— Строю бункер, — отозвался Юра. — Как дедушка. Вот, смотри. Тут комната для нас с тобой, эта — для Эль, это — дедушкина мастерская.

— А для мамы?

— Забыл, — еле слышно проговорил он.

— Ну, ничего страшного. Давай вместе построим, а?

Юрка помотал головой. Обернулся. Взгляд его глаз — карих, как у Яры, — был не по-детски серьёзным.

— Пап, мама ведь спасает людей, так?

— Да, конечно. Она у нас молодец.

— А если со мной что-то случится, она придёт меня спасать?

— Ты что? — испугался Евгений. — Не надо, чтобы что-то случалось!

Он подхватил его на руки — такого родного, замёрзшего и несчастного. Понёс в дом.

— Хочешь, позвоним маме? Попросим её приехать. Ты не сомневайся, она нас любит, просто у неё так много дел…

* * *

— Жень, солнце, ты же знаешь, у меня много дел, — глаза Яры, обведённые от усталости тёмными кругами, казались огромными. — Я не могу вот так подвести людей и убежать. И у нас тут снега по колено. Давай так: как только распогодится, я сразу срываюсь и еду к вам. На месяц.

— Отлично.

Она всегда обещала приехать на месяц. Но не выдерживала и недели.

— Жень?

— Что?

— Скучаю я, вот что. По тебе.

Хотя бы не стала врать про Юрку.

— Я тоже.

— Может, переедете ко мне? Тут безопасно, ну правда. И есть кому за Юрой присмотреть…

Связь прервалась. Он потянулся было к экрану, чтобы восстановить соединение, но промахнулся.

Открылось окно текстового редактора. Евгений рассеянно уставился на пустой лист.

Как ни странно, творить миры ему никогда не хотелось — гораздо интереснее было анатомировать чужие. Хотелось понять, почему никогда не существовавшие люди заставляют жить и умирать вместе с ними. Почему слова, обычные слова, могут заставить тебя оцепенеть от животного ужаса — что кто-то из тьмы веков угадал тебя, взломал все замки подсознания и врос в душу.

Над книгой Евгений начал работать лет в тринадцать — только в таком возрасте и можно было замахнуться на исследование смерти как эстетического феномена. Уже потом он узнал о том жутком сонмище диссертаций и статей на эту тему, которое покоилось в глубинах старой Сети. Но к тому времени у него появилось железное оправдание: работа начата — а значит, её надо закончить. Да и смерть сейчас нуждалась в адвокате как никогда.

Отец ворчал — надо же было выбрать настолько бессмысленное занятие! А вот Яра — Яра понимала. Ну, почти:

— Новяки должны увидеть, что потеряли. От чего отреклись. А ещё, знаешь, было бы здорово, если бы ты написал небольшую брошюру для молодёжи. Чтобы они гордились смертностью, чтобы понимали, какой это дар и какая ответственность, а не мчались за LET-вакциной, порезав пальчик!

Брошюру он, конечно, так и не составил. Не хотелось превращать игру в бисер в торговлю бижутерией.

На страницах старых книг смерть царила безраздельно. Предопределяла мысли и поступки, делала лишения подвигом, а талант превращала в гениальность. Она заставляла двигаться вперёд, искать своё предназначение, настоящую любовь — если у тебя впереди вечность, к чему искать свою единственную, если можно перепробовать всех? Придавала жизни смысл — ведь если нет той черты, за которой придётся держать ответ, то вопрос «зачем?» теряет значение.

Смерть делала людей людьми. И она, несомненно, была благом. И всё-таки…

После рождения сына он не написал ни строчки.

* * *

В тот проклятый день Евгений проснулся ближе к полудню: накануне всей общиной справляли поминки по отцу.

Чего он потом не мог себе простить, так это медлительности. Он принял душ. Привычно прошлёпал на кухню, включил чайник. Отметил, что из холодильника пропали остатки еды, а из комнаты доносились звуки мультиков — и сознание зафиксировало, что ребёнок сыт и занят. Он побеседовал по видеосвязи с Эль, поработал в теплице. И только потом, часа через три, идиот такой, додумался заглянуть в Юркину комнату.

Там никого не было.

Евгений выскочил во двор. На развалинах крепости сидела жирная ворона. А чуть поодаль на снегу синела варежка.

Он нашёл его в подъезде одного из брошенных домов — замёрзшего, плачущего над старой картой, до смерти перепуганного.

— Пап, я не смог тебя разбудить, — всхлипнул Юрка. — Я подумал, ты умер, как дедушка. И пошёл к маме…

* * *

К вечеру у Юрки поднялась температура.

Потом всё было как в тумане — пустые конвалюты из-под таблеток, мокрые от пота простыни, густой, тягучий запах травяного отвара, принесённого соседкой. И жуткий, надсадный Юркин кашель.

* * *

Евгений сдался к концу второго дня.