Зет

Младший лейтенант, подойдя к Префекту, доложил, что приказ выполнен.

21

Пора было закрывать митинг. Стрелки часов приближались к десяти. Люди, сидевшие в зале, пришли туда в половине девятого. Они спешили домой, ведь завтра, в четверг, рано утром им надо идти на работу. Строителям приходилось вставать до восхода солнца. Усталые, но прекрасные лица, светившиеся жизнью, изборожденные ее плугом. Бедные, но мудрые люди. А на улице бедные и невежественные.

Ах, как прекрасна жизнь, когда сливаешься с пей и ее еще не замутили водяные пары и не отравили нефтяные испарения. Как прекрасна жизнь, когда вспыхивает забастовка и все руки отказываются взяться за работу, словно это сто рук, принадлежащие одному телу. Тело, слитое из тысячи тел, приобретает иные масштабы. Оно становится бессмертным! Горе тем, которые умирают, так и не осознав, что они — это сменяющие друг друга клетки на коже Идеи. Что, погибая, они оставляют после себя другие клетки, продолжающие жить, и кожа дышит тогда более широко открытыми порами, горе тем, которые уходят подыхать в одиночку, как слоны, а не готовы к тому, чтобы испустить дух на улице, на остановке автобуса, на демонстрации или в депо.

Может быть, смерть ждет нас повсюду, думал Зет, лишь бы мы не ждали повсюду смерти. Ведь тогда мы превратились бы в смазку, необходимую для сцеплений в механизме страха. Может быть, смерть подстерегает меня, как машина на повороте извилистой улицы; лишь бы мне, выходя из дому, не думать об этой машине и извилистом пути, потому что тогда я не смогу шагать своим обычным шагом. Мне придется опираться на плечи людей, как жалкому калеке на костыли.

Солнце восходит каждый день помолодевшее над помолодевшим миром. Это солнце, эликсир жизни, ждем мы утром на рассвете, и нам недостает его в сумерки. Я отсчитываю единицы времени, значит, они принадлежат мне, а не кому-то другому...

Рабочие должны раз и навсегда понять, что если строят для них дома более чистые и просторные, чем прежде, то их самих не перестают при этом эксплуатировать. Они должны раз и навсегда понять, что единственный способ освободиться от эксплуатации...

В детстве я мечтал стать летчиком, чтобы летать высоко, в облаках, чтобы жить рядом с солнцем. Потом я стал врачом, потому что так захотели родители. Мой старший брат остался в деревне, другой уехал в чужие края. В семье хоть кто-то один должен получить образование, и жребий пал на меня. Но всегда меня тянуло в головокружительную высоту. И миф об Икаре был моим любимым мифом...

В Икарии, где он проходил военную службу, ему довелось увидеть воочию людские беды и язвы. Большие язвы, окна в жизнь, через которые проникал чистый воздух, хотя на краях собирался гной...

А когда я женился, я полюбил жилки у нее на шее; и она глухо рыдала в моих объятиях, потому что я изменял ей. Жизнь прекрасна, когда каждое мгновение человек готов умереть. Когда ночь прорастает в него своими корнями и высасывает его кровь. Никто не скажет, что я не устоял перед искушением сбежать от тех, кого бесило мое присутствие. Сочинители могут писать что угодно, потому что мысль свободна в отсталой стране. В отсталой стране гонению подвергается тело. Тело, вытесняющее определенное количество воздуха. Поэтому меня преследовали во время марша мира, на который я вышел один. Великое множество людей пишут о мире. Слова для них — дым. Но тело нечто неизменное — это реальность. А у моего тела — я знаю прекрасно малейшее сокращение его мельчайшего мышечного волокна — есть оболочка, депутатская неприкосновенность. Поэтому сегодня меня избили не очень жестоко, поэтому меня не прикончили.

Пре-е-екрасные Салоники! Вы еще храните что-то от византийского мистицизма; как на ипподроме, теперь застроенном многоэтажными домами, в древние времена желтые и зеленые беспрестанно боролись друг с другом, так и сегодня здесь, в клубе, собрались мы, красные, а на улице — зеленые, которые орут, словно на ипподроме, когда лошадей выпускают на беговые дорожки после возбуждающих уколов.

Я должен уступить трибуну Спатопулосу, чтобы он сказал несколько слов. Наконец-то он пришел. Я не могу все время ораторствовать. Людям пора по домам. Да, пора. Но вопрос, как нам уйти отсюда. Я надеюсь, что у полиции хватит ума не допустить кровопролития. Во всяком случае, я не хочу, чтобы кто-нибудь из сидящих в зале пострадал хоть немного.

Трибуна для меня — своеобразная отдушина. Я рад, что меня выслушали, но не знаю, что еще говорить. Борьба за мир, хочу я сказать, — это действие. Когда отказываешься платить налоги, идущие на военные расходы, или притворяешься сумасшедшим во время призыва в армию, то борешься за мир. Мир — это не образ богородицы, чью икону привозят на фронт, чтобы вдохновить солдат на бой. Это статистическая таблица, с цифрами, с фактами. Прежде всего это не теория, а действие.