Зет

— Господин Антониу, — начал посетитель, — я приехал сюда из Нейтрополя, чтобы повидать вас. Хоть я не слишком учен, но слежу по газетам за вашими смелыми розысками по делу Зет. Надо отдать вам должное. Вы стоящий человек, а вот я просто слякоть. Спасая свою шкуру, я бросил жену и ребенка, покинул родной квартал, Верхнюю Тумбу. Там сущий ад. Шайка точно с цепи сорвалась. После того как сцапали заводил, дружки их жаждут крови. Слова сказать нельзя. А если не идешь у них на поводу, горе тебе. Пришел твой конец. Не знаю, как это передать вам. Вот наступает вечер, я запираю на засов двери дома, жену и маленькую дочку сажаю в заднюю комнату, а сам стою на часах, чтобы эти бандиты не выкинули какой-нибудь номер. А позавчера вечером стряслась беда. Они рано собрались в кофейне у Китайца. И я зашел туда пропустить стаканчик. «Последнее время ты корчишь из себя младенца невинного», — заявил мне Гитлер. Гитлером мы называем в порту Халимурдаса за его жестокость. «Вы убили Зет, — пробурчал я. — Не думайте, что вам удастся прикончить еще кого-нибудь». Тут он вскочил со стула и кинулся на меня. К счастью, в кофейне нашлось несколько человек, не входящих в банду; они вмешались и разняли нас. Я не хотел сразу уходить. Ведь кофейня не их вотчина. Я сел за столик и стал потягивать рецину. Вижу, Гитлер с ненавистью то и дело поглядывает на меня. Даже зубами скрипит. Он знает, что мне об ихней шайке многое известно и что в любой момент я могу их выдать. Домой я приплелся в скверном настроении. Запер дверь на ключ и на засов. Жена с дочкой легли спать, а позже, не знаю точно, который был час, вдруг слышу, колотят ко мне в дверь. Это был Гитлер, он орал: «Если ты мужчина, а не тряпка, выходи сейчас же, Димас. Мы поговорим с тобой с глазу на глаз. Выходи, если не трусишь». Он, видимо, был пьян. У нас телефона нет, в полицию не сообщишь. Я решил, пусть себе кричит. Жена и дочка проснулись напуганные. Прижались ко мне. Особенно малышка. «Кто это, папа? Кто это?» — лепечет она и всхлипывает. А Гитлер не унимается. Я бы вышел к нему, господин Антониу, моя мужская честь была задета, но, скажу вам по совести, я боялся, что он вооружен пистолетом. Два раза видел я у него пистолет. Первый раз, когда старый совет «Орла» — это футбольная команда нашего квартала — передавал свои полномочия новому совету. У нас были, как это называется... перевыборы. И Гитлер, казначей старого совета, выложил на стол пистолет, точно хотел сказать: кто осмелится, пусть потребует у меня отчета в деньгах. Конечно, никто об этом не заикнулся, и его снова выбрали казначеем. Все его боятся. Второй раз я собственными глазами видел у него в руках пистолет, когда он лупил Аглаицу. Аглаица живет в нашем квартале, и про нее говорят, ну, как бы это... что она доступная женщина. Так вот, однажды вечером Гитлер решил ее проучить. Он схватил Аглаицу за волосы и рукояткой пистолета стал ее безжалостно бить, как бьют осьминога. Я прибежал и разнял их. Это было еще до известных событий, и нас с Гитлером тогда не разделяла кровь. Аглаица плакала, вся тряслась, бедняжка. Она живет с одним моряком. Он приезжает к ней редко и остается всего на два-три дня. Из плавания он привозит ей разные подарки, и в прошлом году на рождество Аглаица подарила моей дочке японский кораблик с настоящими огнями, которые гаснут и зажигаются. Гитлеру не понравилось, что я увидел у него оружие, он спрятал пистолет, а Аглаице наподдал так, что она растянулась на полу. Потом плюнул в нее и хотел уйти. Но Аглаица приподнялась и говорит ему, пусть, мол, он знает, она на него пожалуется, у нее и свидетель найдется, то есть я, и тогда ему не отвертеться от тюрьмы. Но Гитлер лишь рассмеялся. Он не боится жалоб, ему ничего не стоит с помощью Мастодонтозавра замять любую неприятность. Он только сказал ей с издевкой, что ей в отделе морали — там у него есть свои люди — выправят свидетельство как проститутке, поскольку она живет невенчанная с моряком. Услышав такие оскорбления, Аглаица грохнулась на пол без сознания. Гитлер ушел, а я стал приводить ее в чувство. Вот какой он человек. Поэтому-то позавчера я к нему не вышел. Страшно мне было. Я понимал, что где-нибудь в темном закоулке — в Верхней Тумбе, как вы знаете, тьма кромешная, уличных фонарей почти нет — он может мне подло отомстить. Вот отчего я струхнул и, одолжив у своего тестя пятьсот драхм, сел в автобус и прикатил к вам. Ведь только вы, сдается мне, можете прибрать этих бандитов к рукам и даже посадить на скамью подсудимых. Меня они боятся, потому что я их знаю как облупленных, сам раньше входил в их шайку.