Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Когда в 1993 году по требованию Жака его дело пересматривали, он получил документ военного трибунала, в котором говорилось, что решение ОСО 1949 года касательно Жака Росси, Франсуа П. и еще четырех человек, эстонца, украинца и двух русских, ликвидировано «за отсутствием факта преступления». К нему была приложена копия приговора 1949 года, извлеченная из дела, где указывалось, что Франсуа П., осужденный ОСО в 1948 году и приговоренный к двадцати пяти годам, на момент суда над Жаком отбывает наказание в лагере № 2 НКВД.

Обида на Франсуа П. преследовала Жака дольше всех других обид, также вполне законных. Ведь Франсуа П. покусился своим предательством на самое святое, что оставалось в душе у Жака после того, как развеялись в дым его коммунистические идеалы, посягнул на то единственное, что еще помогало жить и сопротивляться. Франсуа П., француз, которого он хотел спасти, предал Жака-француза. Но это предательство не разрушило его новой брони, не столько национальной, сколько культурной, брони, которую Жак выковал себе, чтобы легче расстаться с коммунистическими убеждениями. И всё же Франсуа П. был всего лишь орудием той системы, порочность которой Жак сам осудил, системы, что в течение всех этих черных лет снова и снова объявляла людей преступниками, приговаривала к новым срокам, чтобы использовать их рабский труд и наводить на них страх.

Однако на сей раз Жак не пожелал подчиниться, как десять лет назад, когда, очутившись в следственной тюрьме, был убежден, что скоро перед ним извинятся. Теперь его глаза наконец раскрылись и он хотел прибегнуть к другим способам. Надо сказать, что сама процедура следствия значительно отличалась от той, что была в первый раз. Арсеньев для начала послал Жака в норильскую следственную тюрьму, которую строили сами заключенные; условия там были хуже, чем в лагере, – хлебная пайка крайне мала, прогулок вообще не было. Но главное, Жак очутился в полной изоляции. И он стал ждать.

Проходили недели, месяцы, прошло полтора года. А следствие Арсеньева всё продолжалось; подследственного часто водили на допрос, а в остальное время Жак сидел один в своей камере, не работал, не имел в своем распоряжении книг. Он боялся сойти с ума. «С утра я садился по-турецки лицом к окну и пальцем чертил имена китайских династий. Для каждой династии я искал в памяти главные политические и культурные события. Вспомнив, записывал на полу, опять-таки пальцем, имена художников, поэтов, крупные сражения, всё, что мог восстановить. Этим я занимался до полудня, когда разносили суп. Я ел его медленно, очень сосредоточенно, чтобы надольше хватило. Потом садился по-турецки спиной к окну, для разнообразия, и до пяти-шести вечера сам себе читал стихи, какие мог припомнить, на всех языках, какие знал. На французском, конечно, но и на польском, испанском, итальянском, немецком, английском, русском, персидском… Романов я наизусть не знал. Но все-таки пытался вспомнить фразы, абзацы… Сегодня я бы уже так не мог, поэтому мне бы не хотелось вернуться в российскую тюрьму. В социальном жилье в парижском пригороде живется намного лучше!»

В норильской следственной тюрьме Жак свел интереснейшее знакомство со специалистом по художественному… пусканию ветров: «Это был старый блатной, заключенный, а по профессии печник; в Арктике, где отопление очень важно, его специальность весьма ценилась. Его поселили в следственной тюрьме, чтобы он занимался печами в квартирах тюремной администрации. Жена начальника тюрьмы была славная женщина, и в благодарность за то, что он топил у нее в квартире, она скармливала ему килограммы гороха. Я в то время жил один в камере, разделенной надвое перегородкой. Мои нары были укреплены на металлической конструкции, тянувшейся от стенки до стенки. И вот однажды ночью я проснулся от оглушительного пуканья – это был настоящий концерт. Это мой истопник, любитель гороха, улегся спать за перегородкой. Я забарабанил в перегородку по системе перестукивания, принятой в тюрьмах. Как известно, русский алфавит состоит из тридцати трех букв, их делят на пять строчек, первый стук означает номер строки, второй – номер буквы в строке. Он отозвался, и мало-помалу мы стали перестукиваться каждый вечер – это очень помогало мне переносить одиночество. Конечно, мы беседовали о товарищах по заключению:

– А ты встречал такого-то? В каком лагере? В какой тюрьме?

Он рассказал мне, что в июне 1941 года оказался в одной камере с арестантом, которого я немного знал. Если верить моему истопнику-“пукальщику”, следователь жестоко избивал его за то, что он отказывался давать показания… на Жака Росси. Должен сказать, что после предательства Франсуа П. и других моих “друзей” это известие меня потрясло. В свое время этот человек мне не слишком понравился – и вот, оказывается, что он для меня сделал! Воистину, в ГУЛАГе неожиданности подстерегают на каждом шагу!»