Жак-француз. В память о ГУЛАГе

В 1951 году Жак официально начал отбывать второй срок в Александровской тюрьме строгого режима, где ему надлежало сидеть до 1974 года[34]. Его личные вещи переслали вслед за ним из норильской следственной тюрьмы через Красноярск. В этом скудном багаже находилось некоторое количество рисунков и набросков, выполненных в лагере, которые ему удалось уберечь от администрации. «В лагере я рисовал при всякой возможности. Делал портреты, много карикатур, или, вернее, того, что сам я называл “характерными рисунками”: я слегка намечал характер модели. Работал я обычно на бумаге от мешков из-под цемента, я делал из нее тетрадки, это были мои альбомы для эскизов. Нас постоянно обыскивали и мои тетрадки конфисковывали. Но несколько мне удалось припрятать и сберечь. Их вернули обратно в Александровске, а после смерти Сталина у меня появилось гораздо больше возможностей делать новые рисунки.

Внезапно мы получили право на бумагу и карандаши; нам разрешили даже заказывать акварельные краски и кисточки. Таким образом, в тюрьме строгого режима я рисовал портреты товарищей по камере, принадлежавших к самым разным народностям, но все лица роднила печать печального смирения, свойственного арестантам. Из Александровска я увез превосходную коллекцию рисунков, которую у меня частично украли во время одного переезда. В пересыльных тюрьмах имелись камеры хранения. Мы сдавали вещи, получали квитанцию, но охраняли наши вещи как попало. Вероятно, на мою сумку, которая из-за папки с рисунками была больше остальных, польстился какой-нибудь уголовник. Наверняка он был очень разочарован и выкинул их, если только они не пошли на изготовление карт. У меня остались лишь картинки малого формата, и они сопровождали меня сперва во Владимир, потом в Быково».

Александровский централ – бывший винокуренный завод времен Екатерины II, расположенный в селе Александровка, близ озера Байкал. Это была старая царская тюрьма, с кирпичными стенами в полтора метра толщиной; она служила привалом каторжникам, по пути на Сахалин распевавшим старую песню русских тюрем:

“В Александровском централе повесился арестант…”

В России и в Советском Союзе считалось, что тюрьма хуже лагеря. Дело в изоляции. А кроме того, в тюрьме не видно неба. Но я предпочитал тюрьму, во-первых, потому что не гнали на работу – потом это изменилось, – и к тому же в тюрьме можно было читать. В Александровске были книги. В основном, разумеется, литература социалистического реализма, читать ее было невозможно, но попадались и книги, опубликованные в двадцатых и тридцатых годах, подчас интересные. Помню среди прочих воспоминания Дзержинского, который при царе сидел в этой самой тюрьме. В Александровске разрешалось свободно ходить по камере. Кто-то даже проводил занятия по марксизму-ленинизму. Однако знать, кто сидит в соседней камере, запрещалось. Вскоре после смерти Сталина нам разрешили подписываться на газеты. До сих пор мы имели доступ только к местной газетенке, но все-таки благодаря ей мы нашли подтверждение новости, о которой уже слышали раньше: шла война с Кореей.

Официально никакой войны с Кореей не было. Советская пресса о ней молчала. Еще одна государственная тайна… Но александровские арестанты знали об этом немного больше обычных граждан. Каким образом? Благодаря одному из товарищей по заключению, бывшему дорожному рабочему. «Это был старик с белой бородой, лет пятидесяти-шестидесяти. Перед тем как попасть в нашу тюрьму строгого режима, он побывал во многих пересыльных тюрьмах, проделал долгий путь, повстречал многих собратьев-путейцев. А железнодорожные рабочие составляли особый клан, крепко держались друг за друга. И вот от других путейцев наш товарищ слыхал, что на восток отправляются странные эшелоны, явно военные. Грузы были укрыты брезентом, охраняли их молодые люди в штатском, сидевшие в кабинах, размещенных на небольших платформах вагонов для перевозки скота. Проницательные железнодорожники сделали вывод, что это военные части, которые перебрасывают на восток, в Корею. Так что благодаря новому товарищу мы оказались в курсе событий».

В первые же месяцы пребывания в Александровском централе благодаря счастливому недоразумению Жаку удалось проникнуть в камеру, где сидели японцы. Начальство намеревалось в наказание отделить его от советских граждан – и ему дали вернуться в цивилизованный мир. Во всяком случае, так он это воспринял: «Я понятия не имел, куда меня переселяют. Конвоир привел меня к серой двери, такой же, как все двери, в конце длинного коридора. Помню, что на ней был намалеван краской номер 48. Охранник в коридоре равнодушно глянул на листок, который протягивал ему мой конвоир. Он отпер один за другим два огромных висячих замка – каждый был заперт на два оборота ключа – распахнул дверь, втолкнул меня в камеру и тотчас за мной запер.