Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Он узнает эту новость спустя пять дней, когда вернется в камеру, от трех товарищей по несчастью, немцев и австрийца, имеющих право читать газеты. Потрясающая новость не вызвала никакого шума, ничуть не отразилась на бюрократическом распорядке. В ГУЛАГе день смерти Сталина ничем не отличался от прочих дней. Жак помнил, кто был в этот день дежурным надзирателем в карцере, но не заметил ни малейших изменений в его поведении. «Мы с моими немецкими друзьями были всё же удивлены. Думали: “Как же отлажена эта машина! Умер великий рулевой, а в мотор не проникла ни одна песчинка!” Позже, когда я был уже в коммунистической Польше, друзья рассказали мне, что в польских политических тюрьмах в день смерти Сталина и в последующие дни их заставляли часами стоять по стойке “смирно”– они понятия не имели почему: ведь в тюрьму не проникали никакие новости. “У нас” всё было не так. Но постепенно и довольно быстро, особенно после ареста Берии, дисциплина смягчилась. Например, в камерах заключенные стали говорить громко. Потом расхрабрились настолько, что стали подходить к окну и даже выглядывать наружу, смотреть на других заключенных, которых выводили во двор на прогулку. Прямо как в капиталистических тюрьмах! Какая свобода! Признаться, после стольких лет тишины этот шум меня даже утомлял».

Так что свобода началась с оглушительного шума, мало похожего на возрожденную свободу слова. Жаку все это показалось лишь еще одним беспокойством. Хотя ведь любые перемены первым делом несут с собой неудобства. Быть может, Жак уже догадывался, слыша смутный шум из камер, нарушающий его внутреннее напряжение сил, что коснулся самого дна и начинает подъем наверх.

20. Начало конца

Если народ не представлен в ГУЛАГе, такого народа нет.

Гулаговская поговорка

Итак, умер Сталин. На авансцену очень скоро выдвинулся человек, чье имя было у всех на устах еще со времен Великой чистки: «вернейший соратник и ближайший друг Великого Сталина – товарищ Берия».

В конце лета 1938 года Берия был назначен заместителем наркома внутренних дел Ежова, а в декабре занял его место. В ведении Берии были внутренние дела и госбезопасность, в отличие от своего предшественника он не хаотически, а более методично и планомерно применяет пытки, провокации, фабрикацию фиктивных обвинений. После смерти Сталина он недолго удержался у власти. 4 апреля из Министерства внутренних дел поступает сообщение о том, что «заговор врачей», иначе называемых «убийцами в белых халатах», разоблаченный 13 января 1953 года, еще при жизни Сталина, был не чем иным, как спектаклем, разыгранным по заказу бывшего наркома внутренних дел. До этого сообщения имела место амнистия для миллиона заключенных. Это не спасло Берию: он был расстрелян своим же окружением, «потому что другие бандиты его боялись», как сказал Жак. Но даже смерть Сталина не изменила положения политзаключенных, осужденных за «контрреволюционную деятельность», потому что именно на них, главных жертв государственного произвола, амнистия не распространялась. И все-таки чувствовалось, что наступает новая эра.

Жаку это время принесло по крайней мере одну важную перемену. Теперь у него всегда были карандаши, а иногда и чернила. Именно тогда он начал писать карточки, наброски тех, из которых впоследствии вырастет «Справочник по ГУЛАГу». «Незадолго до смерти Сталина нам начали раздавать всё необходимое для составления списков заключенных в каждой камере, чтобы проверить, соответствуют ли они спискам, находившимся у администрации. Нам выдали драгоценные ручки, несколько чернильниц со знаменитыми фиолетовыми чернилами и куски бумаги размером с почтовую открытку. После смерти Сталина тиски немного разжались: теперь мы могли писать кому хотели. Скрывать по-прежнему приходилось только заметки, которые я писал на клочках бумаги. И скажу не хвастаясь, я весьма ловко их прятал на себе, в самых интимных местах, во время обысков. Не стану выдавать свои секреты, чтобы эти сведения не использовали когда-нибудь против других заключенных, которые прибегнут к тем же хитростям. Я-то выбрался из ГУЛАГа, но это не значит, увы, что тюрем больше нет. Я ухитрился спрятать мои карточки, даже когда меня обыскивали в Москве в милиции после того, как я вышел из французского посольства».