Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Тут я онемел: как старый гулаговец я знал, во что обходится разглашение государственной тайны – от десяти до пятнадцати лет тюрьмы. Я не мог надеяться, что сержант пойдет на такой риск, и стал гадать дальше. Перебрал еще полсотни городов. Всё запрещено. И тут меня осенило. Востоковед по образованию, я всегда мечтал побывать в Самарканде, древней Мараканде, связанной с именем Александра Македонского, важном перевалочном пункте на Великом шелковом пути. Это, конечно, было в пяти тысячах километров к востоку, в противоположную сторону от Франции. Но я уже дошел до предела и сказал:

– Самарканд.

Самарканда не было в засекреченном списке запрещенных городов. И сержант старательно написал внизу справки об освобождении: “выбрал Самарканд”».

Вместе со справкой об освобождении Жаку выдали… ответ от французского консула, которого он так ждал несколько месяцев. Его послали уже давно, но он застрял где-то в высших сферах, вероятно в КГБ. Письмо из французского посольства было коротким, в нем на двух языках было сказано именно то, что нужно: «Просим вас связаться с консульством, чтобы приступить к процедуре вашей репатриации во Францию».

Но теперь это не имело значения: Жак уже выбрал Самарканд.

22. «Послушайте, мсье, вы же заляпали снегом мой паркет!»

На каждой справке об освобождении есть примечание: «Видом на жительство не является». Но в пути следования она служит удостоверением личности, при условии, что предъявитель не отклонится от кратчайшего пути к месту назначения и не задержится в дороге более трех суток, в каковом случае его могут задержать как беспаспортного. По прибытии на место он обязан немедленно явиться в милицию, чтобы встать на учет и получить паспорт.

Жак Росси

Теперь у Жака на руках были справка об освобождении с печатью и с местом назначения – Средняя Азия, письмо от французского консула и железнодорожный билет Москва – Самарканд в один конец с обозначенной датой отъезда. Поездка длится пять дней. Если вездесущая полиция станет проверять его документы и в указанные дни он не окажется по дороге в Самарканд, бывшему зэку светит немедленное водворение обратно в ГУЛАГ сроком на три года за бродяжничество.

Покидая дачу, бывший арестант получил, таким образом, справку об освобождении, билет, письмо из посольства и немного денег на шесть дней путешествия. До отправления поезда в Самарканд оставалось примерно сорок восемь часов, которые он мог провести в Москве. Он уехал с дачи, уехал один. Впервые за почти двадцать лет он без конвоя сел в пригородную электричку. Попутчики им совершенно не интересовались, словно он такой, как все. В Москве он бросился туда, где перед самым арестом в последний раз был со своей испанской невестой, – к Эмме и Гарри. Его друзья жили в дореволюционной квартире, когда-то роскошной, а теперь превращенной в коммуналку. Он нажал кнопку звонка, звук которого не изменился с тридцать седьмого года, но он не знал, что каждой семье соответствует определенное количество звонков, от одного до восьми, потому что в квартире живет восемь семей. Поэтому Жаку открыла не Эмма, а неряшливая старуха, шаркающая ногами в грязных тапочках; она всмотрелась в него и вдруг бросилась ему на шею.

Даром что с американцами эта старуха уже пятнадцать лет как была в ссоре, она узнала человека, который пришел с холода, одетый по-тюремному. После ХХ cъезда люди больше не делали вид, будто ничего не знают. «Она прекрасно помнила, что меня арестовали. Она втолкнула меня в просторный коридор, загроможденный шкафами и разномастной мебелью. В квартире было восемь комнат. В кухне выстроились восемь примусов, а в туалете на восьми гвоздях висели восемь стопок бумажных квадратиков, нарезанных из газет. В комнату моих друзей вела дверь за шкафом налево.