Жак-француз. В память о ГУЛАГе

В пять вечера консул, переводчица и еще четыре человека все вместе проводили беглеца до дверей посольства. Тревожились ли эти дипломаты за неожиданного посетителя, которому достало смелости перепрыгнуть через решетку, достало деликатности не просить их о том, что могло их обеспокоить? Перед уходом все они, включая переводчицу, долго совещались, договаривались, как отвечать на вопросы советских властей. Консул предупредил Жака, что его, по-видимому, арестуют, но благодаря письмам наверняка отпустят. Он предлагал, чтобы кто-нибудь проводил Жака до метро, но Жак отказался. Тогда ему дали сколько-то денег в рублях и запас французских консервов с латинскими буквами на этикетках.

С пакетом провианта под мышкой Жак переступил порог дипломатической территории и вновь оказался в ночном советском мире, а там, шагов через пятьдесят от угла, когда его уже не видно было из окон посольства, рядом с ним замедлила ход обычная милицейская машина. На ходу открылась дверца, четверо дюжих милиционеров в черных валенках и барашковых шапках молча грубо втащили его в машину. У него вырвали пакет с продуктами. Жак оказался на заднем сиденье между двух милиционеров. Третий исчез. Четвертый сел рядом с водителем и обернулся. Три милиционера с жадным любопытством, к которому примешивалась толика страха, разглядывали бывшего зэка, бывшего инопланетянина, пришедшего из свободного мира: «В какую-то минуту у меня потекло из носа и я потянулся за платком. Они так вцепились в мою руку, словно я собирался выхватить бомбу. Вероятно, им сказали, что я опасный террорист, и они помирали со страху. Я был в то время не так уж стар, мне было всего сорок шесть, и меня еще можно было опасаться. Тогда я вспомнил норильские привычки, ведь там у меня не было платка, и чтобы мокрый нос не замерз, через него делали сильный выдох. Возможно, при этом я забрызгал того, что сидел передо мной, но он не шевельнулся.

Мы молча ехали дальше, я дрожал от холода в моем лагерном бушлате между двумя откормленными и тепло одетыми стражами порядка. Они доставили меня в ближайшее отделение, провели по длинным коридорам и усадили на очень узкий и твердый деревянный диван, или скорее скамью, напротив закрытой двери. Это был не КГБ, а обычная милиция. В очереди было много московских женщин с изможденными лицами, они смотрели на меня с каким-то печальным смирением, которого я нигде больше не видел, даже в Польше.

Там меня продержали долго, согласно старой доброй методе изматывания противника. В какой-то момент я попросился в туалет – это была законная просьба. Я оставил на сиденье рядом со своим местом пакет с французскими деликатесами, при этом мои стражи даже не поморщились, а ведь в пакете свободно могла лежать бомба, и пошел в туалет в сопровождении милиционеров, которые строго за мной следили, пока я справлял нужду. При этом раздражавшем меня надзоре они заметили, что я ношу что-то вроде допотопного грыжевого бандажа, поскольку в лагере заработал себе грыжу.

– Вы инвалид?

Это было первое слово, которое я от них услышал, с тех пор как за мной захлопнулись ворота посольства. Инвалид! Это их несколько успокоило. А мне льстило, что они обратились ко мне на “вы”. Я уже отвык от таких изысков. Часы шли, они не спускали с меня глаз. Я попытался прилечь на слишком узкой скамье и притвориться спящим, хотя на самом деле мне было не до сна. Когда пробило два часа ночи, дверь в кабинет наконец отворилась и я предстал перед весьма элегантным молодым бюрократом в барашковой шапке, который спросил меня по-французски, говорю ли я по-русски – ему, дескать, по-русски со мной объясняться проще. Он попросил предъявить документы, и я показал ему письма из посольства. Говорил он со мной необычайно вежливо, на “вы”, обращался ко мне “мсье” и жаждал объяснить, почему он меня задержал. Разумеется, я как француз имел право обратиться в свое посольство, но я перескочил через ограду, защищать которую – обязанность советских властей. Вот почему они меня задержали. Я не стал ему напоминать, что задержали меня не в момент нарушения, а на шесть часов позже, когда я вышел в сопровождении генерального консула, санкционировавшего мое присутствие в посольстве. Я просто объяснил, что ворвался в посольство силой, потому что мне не давали войти туда нормальным путем.

Кроме того, милицейский начальник внимательно исследовал мой билет до Самарканда на следующий день и спросил, что я собираюсь делать в Москве до отъезда. Потом он стал выяснять, что у меня в пакете; он его развернул, увидел консервы, но все-таки не открыл ни одной банки. А ведь в них могли быть запаяны компрометирующие документы. Он позволил мне забрать консервы, а ведь мог втридорога перепродать их на черном рынке. И карточек моих он не нашел, они были хорошо запрятаны. Что ни говори, память о ХХ съезде была еще слишком свежа, хотя уже начинали закручивать гайки. Но в тот день после всех приключений меня всё же отпустили».