Жак-француз. В память о ГУЛАГе

С дороги он послал телеграмму Адаму, своему бывшему начальнику по секретной службе, чей след отыскал в последние годы. Адам – тот, кто из Соединенных Штатов добровольно вернулся в Москву в начале Большой чистки, тот, кто предостерегал Жака против поджидавших его опасностей. Незадолго до того Жак узнал, что своей реабилитацией обязан именно Адаму, который вышел на свободу раньше него и занялся делами других невинно осужденных. Итак, Жак провел несколько часов с этим старым товарищем в его московской квартире, а потом сел на варшавский поезд. «Я сразу же купил билет в Польшу, благо у меня был паспорт с выездной визой. Пока я ходил по Москве, от меня не укрылось, что за мной ведут слежку. Я помнил московские улицы, знал дома с несколькими выходами, так что мне даже удалось оторваться от моего преследователя, ходившего за мной по пятам, потому что плевать им было на десталинизацию!»

Стоял февраль 1961 года, со времен Большой чистки прошло двадцать четыре года, когда Жак Росси сел в поезд Москва – Варшава. Когда он в прошлый раз пересекал границу СССР, ему было двадцать восемь лет. Теперь ему пятьдесят два. «В купе я разволновался; у меня был единственный попутчик, итальянский музыкант, коммунист, горячий поклонник Советского Союза, тем более что ему организовали большое турне по стране. Он долго рассказывал мне, как его прекрасно принимали. Он буквально лучился радостью. В соседнем купе были и другие итальянцы, студенты или молодые ученые, они провели в Москве некоторое время и, разумеется, были в восторге от того, что в стране идет десталинизация. Поездка продолжалась четырнадцать или пятнадцать часов, на другой день поезд подошел к границе. В нашем купе появился контролер и сказал моему соседу:

– Вам будет гораздо удобнее в соседнем купе, вместе с вашими соотечественниками.

Итальянец мгновенно повиновался, не задавая никаких вопросов; контролер подхватил его вещи, даже не дожидаясь ответа, и они ушли, а у меня, признаться, мороз прошел по коже. Прибыли в Брест-Литовск[40]. Паспортный контроль. Всё в порядке, у меня виза. Появились таможенник и пограничник. Оба вошли в мое купе, заперли дверь, задернули штору на окне. Тут я понял, что сейчас начнется шмон, то есть обыск, как в тюрьме. Они велели мне раздеться до трусов и в трусы тоже заглянули, чтобы убедиться, что там ничего не спрятано. Разве что в задний проход не сунулись, как в Бутырках. Зато они не стали разворачивать мой персидский ковер, а ведь я мог в нем спрятать компрометирующие документы и что угодно. В трусах же у меня был внутренний карман, где лежали документы – двенадцать справок о работе, в том числе одна из института, другая из самаркандской Военной академии, где я преподавал будущим офицерам французский, а главное, справка о реабилитации, которую в конце концов прокуратура прислала мне в Самарканд. И все эти драгоценные документы, которые бы так пригодились мне в другой коммунистической стране, куда я ехал, они у меня просто-напросто отобрали. А когда я стал протестовать, мне возразили, что эти формуляры не рассчитаны на заграницу и что, когда я выеду из СССР, я смогу обратиться в учреждения, которые мне их выдали, за справками, оформленными по другой форме (всё это было чистым враньем). Позже я встречал людей, которые не были советскими гражданами, но преспокойно вывезли из СССР точно такие же документы. А я потом с величайшим трудом добывал копии этих драгоценных справок, причем некоторые мне так и не удалось восстановить.

Уходя, таможенник велел мне одеться и привести в порядок купе, чтобы не привлекать внимания польских пограничников. Я и не подумал повиноваться. Я знал, что перед границей они смоются. Я даже не стал дожидаться, когда они спрыгнут с поезда. Я только натянул брюки и пошел звать итальянцев полюбоваться спектаклем: в купе всё перевернуто вверх дном, пепельницы опрокинуты, мои вещи, не считая ковра, разбросаны как попало. Итальянцы были поражены, но сказать ничего не посмели. Поезд тем временем замедлил ход, и два советских офицера сошли. Мы приближались к польской границе.

Зато офицер польской полиции, как только вошел в купе, сразу все понял. Между нами тут же установилось что-то вроде сообщничества. Видно было, как ему тяжело на это смотреть. Он посмотрел мой паспорт, поставил печать и вежливо сказал: “Добро пожаловать в Польшу”».

Знают ли таможенники и пограничники, что подчас значит такая общепринятая формула вежливости, как «добро пожаловать в Польшу», для человека, прибывшего из ада? Этим коротким предложением кончается существенная часть жизни Жака Росси. Бывший зэк начал путь домой, и цель у него очень четкая: свидетельствовать.

Часть третья После