Жак-француз. В память о ГУЛАГе

В принципе он не имел права путешествовать без удостоверения личности, тем более так далеко. В окрестностях Самарканда милиция его знала, между тем как в других местах без документов ему грозили новый арест и возвращение в ГУЛАГ. Но не тот человек был Жак, чтобы бояться риска. «Как только я получил телеграмму, сразу пошел к директору института, который был важной шишкой в местном отделении партии, и попросил у него десять дней отпуска, чтобы воспользоваться приглашением польского посольства. Директор удивился и попросил показать телеграмму. Он попытался меня отговорить, но я напомнил ему, что Польша – суверенное дружественное государство, и он склонился на мои доводы. Он предоставил мне целых две недели отпуска, и более того, он даже снабдил меня документом, удостоверяющим, что я сотрудник его института. За неимением удостоверения личности этот документ мог выручить меня, если возникнут сложности. И всё же я так боялся самаркандской милиции, что взял свою “правительственную” телеграмму и пошел с ней на прием к тому самому начальнику, который годами отказывал мне в формуляре, нужном для получения удостоверения личности. Он удивился и заметил, что впервые сталкивается с подобным документом. Потом он сказал:

– Но вы не имеете права покидать город!»

Жака это не порадовало, но он был упрям, а главное, отважен. Если милицейский начальник обратится за сведениями к директору института, он может помешать Жаку уехать любым способом, например организует в вагоне потасовку и задержит его как свидетеля. Из осторожности Жак обставил свой отъезд как можно торжественнее и попросил коллег, преподавателей и научных работников, проводить его на вокзал и побыть с ним до отхода поезда. «В купе мои друзья встретили знакомых из другого научного института, уезжавших на конференцию, так что у меня теперь были на всякий случай другие потенциальные свидетели. И всё же мне было тревожно. Я слишком хорошо знал, что в случае ареста милиция просто прикажет ученым:

– Вы ничего не видели!

И они подтвердят, что ничего не видели».

Уезжая из Узбекистана, Жак отправил телеграмму. На вокзалах везде были отделения телеграфа, и Жак сообщил в телеграмме номер вагона и места тому человеку, который прислал ему приглашение, не указав, что это адрес посольства, чтобы не привлечь внимания цензуры («что было бессмысленно, потому что телеграфист прекрасно понял, куда я телеграфировал. Но притворился, что ничего не понял»). Адрес, как всегда, он знал наизусть: Москва, улица Алексея Толстого, 30.

И его стратегия сработала. По приезде, не успел он попрощаться с попутчиками, как у выхода из купе его уже ожидал польский дипломат. «Мы сразу друг друга признали. Я тут же догадался, что он сотрудник секретной службы. Позже я узнал, что при Сталине он был в Варшаве прокурором. После “десталинизации” его сослали на дипломатическую службу в Москву. Два года спустя началась новая “сталинизация”, и его перевели в Европу. Он отвез меня на служебной машине прямо в посольство и проводил в кабинет посла. Там я узнал, что пригласивший меня человек был некто З., второе лицо в посольстве, ответственный сотрудник, делегат центрального комитета польской компартии, и в его обязанности входила репатриация бывших гулаговцев после ХХ cъезда. Я с ним не был знаком, но мы принадлежали приблизительно к одному поколению (он немного старше), и уже до войны он занимал в партии существенный пост. Был он довольно жизнерадостный, не лишен обаяния и к своим обязанностям относился ответственно, а в них входило наблюдение над действиями советских властей и урегулирование всяческих конфликтов.

Завязалась беседа. Он знал кое-кого из моих товарищей по прежней жизни, партийных деятелей тридцатых годов. Он не скрывал ностальгии по нашим юношеским убеждениям, разочарования в том, к чему мы пришли. Я чувствовал, что он отнесся ко мне с уважением. Обращался он ко мне то на “вы”, то в третьем лице, как принято было у польских коммунистов. Он тактично ни о чем меня не спрашивал, но всё же позволил себе некоторую критику по адресу советских властей, которые всячески ставили им палки в колеса и причиняли массу неудобств. Для меня было неожиданностью, что между обеими партиями существует такое недоверие.

Он предложил мне ночевать в посольстве – неслыханное дело по отношению ко мне, человеку без документов, – в здании, отведенном младшему посольскому персоналу с семьями. Меня тронуло соседство с детьми, лепетавшими по-польски и сообщавшими мне свои важные новости, вроде: “Представляешь, он еще писает в штаны”».