Жак-француз. В память о ГУЛАГе

З. устроил Жаку встречу с генеральным консулом Польши, и тот засыпал его множеством вопросов, как официальных, так и личных, о его деятельности в Польше, о городах, в которых он бывал, о его польских родственниках, о том, какие должности занимал Марсин Х. в разные периоды жизни. В конце концов он посоветовал Жаку вернуться в Самарканд и ожидать, когда сообщенные ему данные пройдут проверку в Польше, после чего ему можно будет выдать консульский польский паспорт. Жак настоял на том, чтобы лично приехать за паспортом, когда он будет готов. Он даже подумать боялся о том, чтобы доверить столь важный документ советской почте.

Консул согласился, хотя не без колебаний. Жак благополучно вернулся в Среднюю Азию и стал ждать известия о паспорте. Но полякам не так легко было убедить советские власти, что Жак имеет двойное гражданство и вправе претендовать на польский паспорт. Жак извелся от ожидания, писал, звонил. Ему советовали набраться терпения. И вот спустя почти год его известили письмом, что паспорт готов. Из осторожности он решил опять съездить в Москву и обратно и лично получить драгоценный документ.

Вернувшись в Самарканд, он ринулся в милицию со своим новеньким польским паспортом. Но официальная печать братской страны не успокоила милицейского начальника и вышестоящих товарищей.

– Вы же не поляк, а француз.

«Я умолял его вникнуть в мое дело. Он разговаривал со мной вполне вежливо. Он просто не признавал меня поляком. Сказал, что во всем разберется… Не сегодня, завтра. Нет, эти люди на свой лад вели себя порядочно. Вот вам пример: в это время у меня украли в автобусе бумажник с моими французскими документами и, как это было принято, вор забрал деньги, а документы сунул в почтовый ящик, и в конце концов они угодили в руки моего милиционера. И когда я в стотысячный раз пришел за своим недостижимым формуляром, он честно выдал мне мои французские бумаги».

Страстная любовь, которую Жак проявил к родине своей матери, оказалась обоюдоострым оружием: теперь его не собирались отпускать в Польшу, и он решился на крайние средства.

«Я решил, что начну в пятницу вечером, потому что надеялся, что успею чего-то добиться за субботу и воскресенье. Разница во времени между Самаркандом и Москвой составляет два часа. В Москве, таким образом, был гораздо более ранний час. Незадолго до шести часов вечера, когда закрывалась почта, я пришел туда и позвонил польскому консулу; я предупредил его, что намерен официально протестовать против чинимых мне препятствий. Он всполошился и стал меня предостерегать:

– Настоятельно советую вам ничего не предпринимать!

– Вы мне советуете то, что кажется вам правильным, а я буду делать то, что кажется правильным мне. Как бы то ни было, теперь вы в курсе.

Я старался соблюдать осторожность, мне важно было заручиться свидетелем на случай, если дела обернутся плохо.

В шесть утра в субботу, как только открылась почта, я написал телеграмму Никите Хрущеву: “Я, Жак Росси, начинаю бессрочную голодовку насмерть в знак протеста против произвола местных властей, которые отказывают мне в выездной визе”. Я протянул этот текст телеграфистке, и пока она читала, я видел, как всё выше поднимались ее брови и всё больше морщился лоб. Я подумал: “Сейчас она позвонит в КГБ, чтобы меня остановить!” Ничего подобного. Она дочитала, посмотрела на меня и сказала:

– С оплаченным ответом?

– Разумеется. С оплаченным ответом.

Она с важным видом оформила телеграмму и протянула мне квитанцию. В полседьмого я ушел с почты и вернулся домой. Я предупредил одного сотрудника, что не поеду в институт, потому что начинаю голодовку в знак протеста против того, что мне не дают законной выездной визы. Потом растянулся на матрасе и начал голодать. Я и не думал жульничать. Никакой еды. Я был готов к смерти…».

Жак сохранил квитанцию своей телеграммы Хрущеву. Там был четко обозначен получатель, «товарищ Хрущев». Было также указано, что телеграмма принята за номером 1411. На квитанции красовалась подпись телеграфистки Моисеевой и был проставлен адрес почты, Самарканд, улица Карла Маркса.

Забастовщик всё продумал: «Я оставил открытой дверь в квартиру, где были мои полторы комнаты. Дом был уже достроен, но в остальной части квартиры еще никто не жил. Около одиннадцати часов я услыхал шаги, кто-то пытался открыть двери двух других комнат. И вдруг у моей кровати очутились пять человек, пять молодых комсомольцев, парней и девушек, с большим букетом красных роз, завернутым в газету.

– Это вам отказывают в выездной визе на вашу родину?

– Да, мне.

– Мы студенты Самаркандского университета. Нас возмущает то, что с вами происходит. Мы считаем, что у каждого человека есть священное право жить у себя на родине. Простите нас, мы не нашли хрустальной вазы и завернули цветы в “Правду”. Чем мы можем вам помочь?

– Уходите скорее: пять человек – это уже политическая демонстрация. Я очень вам благодарен. Оставьте мне цветы и “Правду” и никому не рассказывайте.