Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Такой допрос называется «конвейер», или «выстойка». Человек оставался на ногах два, пять, восемь, десять, двадцать четыре часа, не сходя с места. Сперва все это не переходило границ. Не то чтобы с каждым разом становилось явно всё хуже и хуже. На одном допросе заставляли стоять, на следующем разрешали сидеть. «В первый раз он обвинял меня в шпионаже, во второй – только в контрреволюционной деятельности. А на третий и четвертый раз начал меня оскорблять. Расхожее русское ругательство звучит так: “* твою мать”. Однако он мне говорил: “* вашу маму”. Мне было смешно, что он вежливо материт меня на “вы”, да еще и упоминает “маму”. Из соседних кабинетов неслись вопли:

– Признавайся, шлюха, признавайся, ну?

И женский голос возражал:

– Я вам не шлюха!

– Ну давай, честная женщина, признавайся! Признавайся, если честная!»

Жак не сдавался. И от убеждений не отступал. «Во время одного из первых допросов я слышал из соседнего кабинета звуки ударов, глухой стук от падения тела, угрожающие крики. И я решил, что это запись на пластинке, это монтаж, они хотят меня запугать. Я не желал понимать. Долгое время я цеплялся за эту мысль».

Когда допрашиваемый возвращался после «конвейера», продолжавшегося всю ночь до семи утра, его ждала миска остывшего супа, которую берегли для него товарищи по несчастью. После побудки, которая происходит в шесть утра, ложиться не разрешалось. Чтобы поспать, ему приходилось ждать вечера под неустанным надзором охранника, глядевшего в окошечко, – если только «конвейер» не возобновлялся днем или на следующую ночь. «Если надзиратель проявлял хоть каплю сочувствия, всегда находился стукач, продававший его оперу, агенту госбезопасности, который тут же вызывал надзирателя к себе:

– Видишь, болван, что значит быть добреньким с этими мерзавцами. Ты дал врагу народа поспать, а он на тебя же и настучал!»

Самый длинный «конвейер», который пришлось выдержать Жаку, продолжался десять дней с перерывом на один час по утрам. Его мучители менялись, их было пять или шесть. Потом его начали бить, то слегка, то нещадно. И наконец он оказывается в центре циклона. Он вспоминает этот взгляд Медузы со всей точностью и сдержанностью в одном из рассказов своей книги «Ах, как она была прекрасна, эта утопия!»; это один из редких эпизодов, где Жак одновременно и рассказчик, и главный герой: