Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Не считая этого эпизода, Жак не распространяется о пытках, да и тут повествует о них в душераздирающе отстраненном тоне. «Да, это был первый или второй раз, когда меня пытали. Я упал на пол, а падать на пол крайне неприятно и унизительно, потому что расслабляются сфинктеры. И перед тем как потерять сознание, я увидел комсомольский значок, напомнивший мне о том, что общего между мной и моими мучителями. Потом, много позже, когда я мысленно возвращался к этой сцене, у меня не шли из головы эти молодые крестьяне, осыпавшие меня ударами: как же им должны были промыть мозги, чтобы довести их до избиения невиновных, до надругательств над ними! Вероятно, они прошли какой-то курс обучения, во время которого им “зас*али мозги”, как говорили в ГУЛАГе, и специально готовили их к избиениям “сволочей” и врагов народа. От тюремных и лагерных охранников я знаю, что эти молодые крестьяне были по большей части из солдат, которые после демобилизации предпочитали идти в охранники, лишь бы не возвращаться к себе в колхоз. Так они и оказывались в этих кошмарных местах, где постепенно теряли человеческий облик».

Когда Жак появился в Бутырках, он был единственным иностранцем. Позже там окажутся и другие, особенно немцы, поляки и прочие, вплоть до одного афганца, единственного, которого он встретил. В этом абсурдном мире словно существовал свой вывернутый наизнанку социокультурный детерминизм. «Вокзал» непрерывно поставлял инженеров, обвиненных в саботаже, артистов, уличенных в терроризме, – ведь за кулисами театра так легко встретиться с партийными руководителями, с филателистами, которые неизбежно оказывались замешаны в шпионаже, со студентами, которые, как всем известно, любят метать бомбы. Особенно подозрительны были евреи-космополиты: тут достаточно было именоваться Мойше и иметь тетку, совершившую такую ошибку, как эмиграция в Соединенные Штаты. «Я даже встретился позже в Красноярске с компанией студентов из Ленинграда, которых посадили за то, что они сочиняли лирические стихи вместо того, чтобы прославлять величие строителей заводов. Каждый из них получил от пяти до восьми лет, а Россия, возможно, потеряла новых Маяковских».

Я задала Жаку традиционный вопрос, как он выдерживал пытки. Признавался ли он, наговаривал ли на себя невесть что, чтобы его оставили наконец в покое? «Мне повезло. В тот момент, когда я от боли уже готов был признаться в чем угодно, я потерял сознание… А вот еще один пример моей удачи: во время одного из таких избиений истязатель нанес мне страшный удар в солнечное сплетение. Воздух перестал поступать мне в легкие, я задыхался, я пытался вдохнуть, разинув рот, но ничего не получалось. Он тем временем изготовился к следующему удару и метил совсем близко к тому же месту, но чуть в стороне. И меня осенило: я стал выть от боли, словно вот-вот отдам богу душу, когда удары были не такими болезненными. Мой палач клюнул на эту удочку. Он принялся усердно лупить по тому месту, которое исторгало у меня вопли. Радости это мне не доставляло, но тут хотя бы не было солнечное сплетение. Я поделился своей историей со старым коминтерновцем, встреченным в тюрьме; он, как я, был правоверным коммунистом, но его еще не били по-настоящему. Он возмутился:

– Ты же обманул советскую власть! Как тебе не стыдно!»

4. О допросе…

Порой его поражала собственная выносливость. Однако он знал, что границы человеческих возможностей гораздо шире расхожего представления о них и что обычные люди просто не догадываются о своей удивительной жизнестойкости. Ему рассказывали, например, про одного обвиняемого, которому не давали спать почти двадцать дней, и он выдержал.

Артур Кёстлер

Нужно признать, что в искусстве добиваться признания со времен царствования Николая I были достигнуты большие успехи и что начальники ЧК, ГПУ или КГБ обладали, что ни говори, большей сноровкой, чем граф Орлов, главный начальник III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

Клод Руа

Следователи времен Большой чистки, желая, вероятно, подбодрить подследственных, любили рассказывать им следующую историю: «Когда я учился на следователя, меня запирали в кабинет, где был один стол. В руку давали ножку от стула и заявляли: “Не выпустим, пока не получишь от стола полного признания”».

Тот, от кого Жак услышал эту историю, образцовый слуга советской власти, сумел-таки сломать ножку стула, избивая стол.