Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Нужно добавить, что карцеры были везде, в каждой тюрьме, в каждом лагере, на кораблях и в поездах, на которых перевозили заключенных. По приблизительным подсчетам самих заключенных, между тридцатыми годами и смертью Сталина около 10 % арестантов находились в карцерах.

Можно ли сказать, что карцер – худшее, что есть в ГУЛАГе? «Худшее? Что значит худшее? Всегда найдется что-то еще хуже… Тот, кто говорит “ничего нет хуже, чем…” – счастливый человек, живший вольготно и не узнавший, что худшему нет предела. Если вам повезло и вы не узнали худшего, это не значит, что худшее не существует. Вот вам гулаговский анекдот: пытали обычно в подвалах, в подземельях. Рассказывали, что когда одного заключенного привели в подвал пытать, он решил, что попал в последний круг ада. Вдруг дверь за ним захлопнулась, и он услышал стук снизу. Потому что нет такого места, чтобы ниже ничего уже не было».

Как большинство уцелевших, Жак знал, что те, кто хлебнул самого худшего, не могли и не имели права об этом рассказывать. Где предел страдания? Солженицын признавал, что судьба поэта и писателя Варлама Шаламова, колымского «доходяги», была тяжелее его собственной: «Лагерный опыт Шаламова был горше и дольше моего, и я с уважением признаю, что именно ему, а не мне досталось коснуться того дна озверения и отчаяния, к которому тянул нас весь лагерный быт»[28]. А ведь Шаламов, и Солженицын, и Жак выжили, то есть самого худшего им все-таки не досталось. Хотя может быть, худшее – это та ответственность, которая легла на их плечи и состоит в том, чтобы быть хранителями этого коллективного «худшего», суммы общего горя, о котором они обязаны свидетельствовать.

С годами пережитое в лагере пронизало Жака насквозь, так что воспоминания о том, что было до лагеря, стали путаться и расплываться. «Лет через шесть после ареста мне приснился сон. Я с лопатой в руке мучительно строил дорогу, как вдруг вижу отчима в одном из его элегантных костюмов на холмике поодаль будто он надзирает за работой. Тут я резко проснулся в каком-то изумлении, а эта последняя картина еще отчетливо стояла у меня перед глазами. Мне не верилось, что я его когда-то знал. Мне казалось, что я всегда жил в ГУЛАГе».

В этой обстановке – каторжный труд, карцер, голод, холод и наконец необратимая утрата смысла жизни, веры в коммунизм – Жак сумел выжить. «Выжить – это, вероятно, удача, но удача, возникающая посреди безымянной катастрофы, а потому отмеченная неисцелимой раной; и дело не в чувстве вины, не в стыде за то, что ты избежал общей судьбы, а в том, что памяти о безграничном общем страдании отныне суждено храниться в сознании одного человека»[29].

13. Выжить

У выжившего в этих условиях навсегда останется в душе осадок «жизни» как чего-то позорного, постыдного. Почему ты не умер? – последний вопрос, который ставится человеку… Действительно: почему я еще живой, когда все умерли?..

Хуже смерти – потеря жизни при жизни, человеческого образа в человеке, самом обыкновенном, добром, как мы с вами.

Андрей Синявский

Почему я выжил? Потому что был упрям.

Жак Росси

Задним числом появляется немало объяснений, почему кто-либо выжил. Жака много раз об этом спрашивали, он раздумывал над этим, но что тут объяснишь? «У меня было хорошее здоровье, меня не очень много били, у меня не было родных, то есть в этом смысле я не был уязвим, я прекрасно владел наукой секретности, был невероятно любопытен, интересовался другими людьми и хотел понять, что с нами происходит. И еще я много читал, много учился. Короче, мне повезло. Меня не заставляли совершать подлости; я повстречал на своем пути нескольких хороших людей. И потом, душа… И Франция…».