Жак-француз. В память о ГУЛАГе

По действующему правилу каждые десять дней зэки имеют право на день отдыха. Но в Арктике зимой часто свирепствует пурга. Когда сводка погоды предсказывает пургу, конвой отказывается водить заключенных на работу. Чтобы за ними следить, солдатам нужно хоть что-то видеть. Даже летом бывают такие бесснежные бури, что ветер валит человека с ног, и в этих случаях начальник метеослужбы запрещает работы за пределами помещения. «В эти дни нас оставляли в бараке и это засчитывалось за выходной. Если пурга или буря продолжались три дня подряд, у нас потом не было выходных месяц. Отпуска не полагалось. В редчайших случаях, когда буря продолжалась шесть дней, потом работали без продыху два месяца.

В нерабочие дни, само собой, первое дело было выспаться. Потом, когда немного приходили в себя после усталости, пронизывавшей каждую клеточку тела, можно было почитать. Выбор был весьма примитивный, по большей части пропагандистские книжонки. Но иногда удавалось добыть Чехова или Толстого. Эти книги зачитывали до дыр, в них не хватало страниц. Кроме книг были обрывки газет, из которых курильщики свертывали самокрутки, потому что в ларьке продавался табак. Ответственный за пропаганду, которая в лагере называлась “культурно-воспитательной работой” – часто на эту должность назначали уголовников, – читал нам вслух то, что было напечатано на газетных клочках, а по большим праздникам давал нам почитать даже всю “Правду” целиком, прежде чем разодрать ее на курево».

Кроме этих редчайших блаженных минут чтения была еще одна радость – потрясающий арктический пейзаж. «В очень холодные ночи, когда небо было совершенно чистым, нам представало северное сияние, словно разноцветная завеса: темно-синий цвет, переходящий в сине-зеленый, цвета морской волны, за ним бирюзовый и наконец ярко-алый с примесью розового, и всё это пробегало по необъятному небосводу, будто великан выплескивал из гигантских ведер краски, широко растекающиеся над нами, прежде чем померкнуть. Мои товарищи после двенадцати часов изматывающего труда обычно не обращали внимания на северное сияние. Но меня эта красота покоряла, пробирала до мозга костей, я даже спать не мог несмотря на всю усталость. Хотя я ведь знал, что всё это великолепие предвещает мучительное для нас падение температуры. Летом почти никогда не темнело, солнце опускалось совсем низко, и лучи его приобретали фиолетовый оттенок. Даже серая тундра начинала играть яркими красками».

От вынужденного воздержания заключенные в общем страдали куда меньше, чем от недоедания. Куда там! Нелепо даже рассуждать на эту тему в мире, где сексуальность – роскошь, дозволенная разве что уголовникам, гулаговским паханам, монопольно владевшим теми немногими имевшимися в лагере женщинами, которые могли представлять интерес. «Когда прибывали новенькие, те, кто помоложе, спрашивали:

– А как тут крутят любовь?

А старожилы отвечали:

– Если ты про это самое, то тут как бы тебя самого не употребили. А вообще через несколько месяцев тебе и самому не захочется.

И правда, от голода и переутомления обычно никто ничего и не мог. Хотя иногда бывало…».

По правилам сексуальные отношения между заключенными и между заключенным и вольным были запрещены, и зэка, застигнутого на месте преступления, отправляли в карцер. Если зэки вступали в устойчивые отношения, их разделяли, отселяя одного из них в другой барак. «Лагерные жены», то есть заключенные женщины, сожительствовавшие с заключенными же мужчинами, бывали в основном только в среде уголовников. Случалось и так, что интеллигентная женщина, осужденная по 58‐й статье, преподавательница, юрист или врач, вынужденно становилась «лагерной женой» уголовника. «Интеллигентная или просто ни в чем не повинная женщина иной раз вступала в прочные отношения с преступником, с уголовником, который помогал ей выжить, но если ее покровителя переводили в другой лагерь, ей приходилось подыскивать ему замену.

Женщинам в лагере явно было намного тяжелее, чем мужчинам, прежде всего из-за работы, но еще и потому, что охранниц-женщин не хватало и к ним приставляли охранников-мужчин. Недаром по гулаговской поговорке десять тысяч литров воды заменяют один грамм мяса. В некоторых пересыльных лагерях обыскивали под открытым небом. Теоретически мужчинам при этом присутствовать не полагалось, но всегда находились мерзавцы, которые глазели, и женщинам приходилось сносить их замечания и глумление. Некоторые особенно развязные уголовницы отвечали насмешкой на насмешку, но остальным, которые впервые с этим столкнулись, приходилось терпеть чудовищное унижение».

Вообще ГУЛАГ – это школа разврата для молодых женщин, которые на свою беду туда попали. «Я своими глазами видел дочь партсекретаря, изнеженную, избалованную, угодившую в дудинский лагерь из-за отца, потому что под ним заколебалась почва и принялись за его семью. Пятнадцать лет. Ангельское личико. Прекрасное воспитание, отменные манеры. Спустя два года наши пути опять пересеклись. Ее было не узнать: тощая уродина, в зубах бычок, повадки настоящей шлюхи».