Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

После пирога экспедитор с таким треском выбил пробку из бутылки, что Уголен задался вопросом, как бутылке вообще так долго удавалось сдерживать шампанское. Они чокнулись бокалами, наполненными пеной из пузырьков, которые, проникая в рот, выходили через ноздри, и пожелали друг другу долгих лет жизни и процветания; затем Лу-Папе, изображая нерешительность, проговорил:

– Я вот думаю, что нам делать с удобрениями и инсектицидами, которые остались. Для выращивания гороха они не пригодятся…

На что господин Тремела, подумав, ответил:

– Если хотите попытать счастья еще и в этом году, чтобы оказать вам услугу, я не против работать с вами и дальше: друзей не бросают вот так, ни с того ни с сего. Но в таком случае советую вам сей же час вырвать цветы и посадить новые саженцы.

Уголен ответил взрывом негодования: его цветы как раз доходили до нужной кондиции, на что посредник ответил в том духе, что речь идет не о том, чтобы растить хорошие цветы, а о том, чтобы получать за них хорошую цену; он, со своей стороны, считал, что кампания этого года закончена, и до октября желал приостановить дела по той причине, что начавшийся май – самый пропащий и ненавистный ему месяц: пять дней вообще не поминаются какие-либо святые угодники, а значит, никаких именинников, а потому эти дни коту под хвост, еще пять дней в честь святых с довольно-таки экстравагантными именами, такими как Атаназ, Пий, Серве, Урбен, Петроний, которые носит небольшое количество людей, в придачу в мае почти не играют свадеб и, наконец, к великой скорби цветочников, еще и умирают не так охотно, как в декабре!

Следовательно, вполне разумным представляется пожертвовать жалким доходом месяца мая ради того, чтобы будущий урожай мог поспеть к началу октября, когда будут почитаться святой Реми, святой Франсуа, святой Констан, святая Брижитта, святой Дени, святой Эдуар, святая Тереза, святой Леопольд, святой Рафаэль, святая Антуанетта, святой Симон и святой Арсен: славная череда молебных обращений к ним обернется доходами, приумноженными в ходе похоронных ритуалов и в связи с первыми заболеваниями гриппом, и достигнет своего пика в День Всех Святых и День поминовения усопших.

Расстались они к одиннадцати часам, вполне довольные друг другом; Уголен отправился в Розмарины, прижимая к груди мешочек с золотыми монетами, висящий на шее.

Выпитое шампанское давало о себе знать: каждые десять метров ему приходилось останавливаться, сотрясаясь от отрыжки, напоминающей собачий лай; когда он был уже у Массакана, хлынул дождь, косой и частый, который сопровождал его до самых Розмаринов.

Добравшись до дома и закрыв дверь на засов, он пересчитал свои луидоры и спрятал мешочек под подушку.

Спать он лег под стук капель по черепице, эхо подхватывало громовые раскаты и катило их к закрытым ставням, от сотрясения которых начинали дрожать оконные стекла.

Не иначе как этот благотворный дождь навел его на мысли о покойном господине Жане, а потом и о его дочке, которая скрывалась в холмах, словно лис, и бегала быстрее, чем град… Затем он вновь увидел Памфилия, выделывающего антраша среди собак, и с улыбкой уснул.

* * *

Когда он проснулся, гроза была далеко, сквозь щели в ставнях пробивался дневной свет. Первым делом он сунул руку под подушку, чтобы удостовериться, что мешочек с деньгами никуда не делся. После чего поднял его так высоко, как только мог, и уронил себе на живот, чтобы почувствовать его восхитительный вес: монет было с полкило. А какой чудесной музыкой сопровождалось его падение! У него уже скопилось четыреста десять луидоров. Он подсчитал, что вместе с восьмьюдесятью четырьмя сумма составляла четыреста девяносто четыре, притом что за все было заплачено сполна и долгов за ним не числилось. Еще шесть луидоров – и будет пятьсот; он решил попросить их у дядюшки, который не мог ему отказать. Нежась в постели, он тихо, со счастливым замиранием сердца повторял: «Пятьсот луи!.. О, Уголен, у тебя пятьсот луи».

Он встал, натянул штаны, но не стал открывать ни дверь, ни ставни: нужно было надежно спрятать восемьдесят четыре новеньких луидора, пополнить свое сокровище.

С огромными предосторожностями поднял он камень в очаге, приподнял крышку чугунка, уложил восемьдесят четыре монеты поверх других и вновь замаскировал свой тайник, торопясь, как вор. Закрыв его широким плоским камнем, он приготовил в тарелке гипсовый раствор и тщательно замазал трещину.

Пока гипс не подсох, он веничком из дрока раз пять провел по камню, присыпав его копотью и пеплом.

«Ну вот! Даже Делия, наводя порядок, ничего не заметит… А воры мне и вовсе не страшны…» – подумал он.

И все же, чтобы удостовериться в том, что деньги надежно спрятаны, он разыграл свою излюбленную сценку – сценку незадачливого взломщика.

Он вышел из дома, прикрыл за собой дверь, затем вновь бесшумно, медленно и опасливо открыл ее и на цыпочках прокрался в просторную кухню, прислушиваясь, чтобы убедиться: в доме никого.

– Никого. Все идет хорошо! – прошептал он, подошел к лежанке, приподнял подушку, долго ощупывал тюфяк.

– Так, здесь ничего.