Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Затем открыл большой шкаф, порылся в стопке простыней, перебрал тряпки, носки, изображая на лице гримасы разочарования, которое должен испытывать вор. Затем направился к буфету, распахнул обе створки, внимательно изучил содержимое двух полок, снял крышку с супницы, потряс старую кофеварку и раздраженно пробурчал:

– Но где же сокровище? Куда он запрятал свои сбережения?

Затем резким движением выдвинул оба ящика буфета, бормоча под нос ругательства, и вдруг, подняв голову, с удивлением обнаружил обращение к возможному незваному гостю. Вслух, медленно, словно с трудом разбирая написанное, прочел: «Разграбитель, вниманье!» Оно как будто удивило его, он нахмурил брови. «Ни утруждай себя поиском денег. Они не тута». Он иронично улыбнулся.

– Вранье! – И стал читать дальше. – Они в Банке…

Тут он изобразил удивление и воскликнул:

– Верно! Он трижды в неделю наведывается в Обань! С него станется! Вот свинья! Да и то сказать, он ведь современный крестьянин, раз ему взбрело в голову растить гвоздики! А он отнюдь не дурак! В каком же это у него банке счет?

– В центре Обани, рядом с жандармерией.

При одном лишь упоминании о жандармах «взломщик» с открытым ртом попятился к двери и выскочил за порог, а там уж приготовился пуститься наутек. Остановившись на пороге, Уголен расхохотался, весело потер руки и вскричал:

– Быть вором – это еще не все, нужно еще быть ушлым! А вот Уголен как раз ушлый и есть!

* * *

Он пошел взглянуть на свои дорогие цветы, которые нужно было как можно скорее вырвать… Благодаря долгому ночному дождю раскрылось множество бутонов.

– Что за напасть! – проронил он вслух. – Ну уж дудки, не стану рвать, подожду еще и, если Тремела в этом году откажется их брать, отнесу цветочнику в Обань… Даже в мае хоть немного, а продам…

Какое-то время он еще расхаживал вдоль плантации, засунув руки в карманы и поглядывая на мыски своих грубых башмаков.

– Честное слово, жалеть себя не приходится. Скоро у меня будет пятьсот луидоров! Кто бы мог подумать? Не нужно все время думать о том, что чего-то не хватает. Если бы покойный горбун заработал пятьсот луидоров, его дочери не пришлось бы скакать по холмам, как кузнечику. У каждого свое везение, своя звезда. Дела других меня не касаются.

Яркое солнце прогоняло легкую дымку, суматошно снующие туда-сюда ласточки, казалось, наслаждаются своим полетом. Промяукала разок, перед тем как уснуть, совушка, кукушка зарядила свое через равные промежутки.

Уголен задрал голову, посмотрел на небо, глубоко втянул в себя воздух. Вынув руки из карманов, он вдруг проговорил:

– А что, если пройтись по холмам? Может быть, появились первые сморчки?.. И бекасы снова прилетели… Да и проветриться не помешает… Когда ты богат, ты имеешь право отвлечься от работы. Устроим сегодня воскресенье! Вперед!

Он вернулся на ферму, взял полотенце, большой кусок мыла и отправился на берег водоема мыться.

Затем побрился перед треугольным осколком зеркальца, прикрепленного с помощью трех загнутых гвоздей к стене у окна. Рыжая борода была как проволока, а лезвие бритвы узеньким, поскольку сточилось о брусок. Но Уголену было не привыкать, и, несмотря на поразительную нежность кожи, присущую всем «рыжим», он без порезов совладал с растительностью на лице, терпеливо и аккуратно орудуя бритвой.

Затем облачился в чистую рубашку, вельветовые брюки и охотничьи матерчатые туфли на особой подошве с рантом. Положил в ягдташ два ломтя хлеба, горсть давленых оливок[50] в жестяной коробке, козий сыр, большую белую луковицу и бутылку вина. Застегнув ремень, он взял в руки ружье, ягдташ и вышел из дому. Закрыл ставни, дверь, спрятал в выемку в стене конюшни ключ – для Делии, которая должна была прийти убираться, – и отправился в холмы.

Охотничий сезон еще не начался, и приходилось опасаться встречи с жандармами, поэтому он шел то по хребту, то по краю известняковой гряды.

Утро было краше не придумаешь, с неподвижной теплынью, разлитой во всем, как в лучшие летние дни. Кусты кишели птахами, которые не стоили того, чтобы тратить на них дробь, и, видно, догадывались об этом, поскольку распевали во все горло, усевшись на самых высоких ветках и не удостаивая вниманием проходящего мимо охотника.

Воздух был так прозрачен, что, казалось, далекая цепь горной гряды Сент-Виктуар за ночь стала ближе, аромат тимьяна, слегка прибитый к земле дождем, парил над гарригой План-де-л’Эгль.

Он медленно пробирался по краю плоскогорья над лощиной Плантье. Невидимые дрозды щебетали, а потом вдруг начинали как будто сыпать хохотом.

«По крайней мере, эти твари не портят себе кровь… Самый тяжкий их труд – построить гнездо… Ни тебе одежды, ни тебе обуви, за которые нужно выложить денежки… За еду не плати, спи в свое удовольствие, что и говорить, не жизнь, а сказка!»