Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

вот новости о твоей матушке: у нее все хорошо, пользуюсь случаем, чтобы сказать тебе, что я с ходу заменил Рикардо Гольдони в роли Альбера («Вертер»). Я сменил амплуа, как ты знаешь, я теперь баритон и без хвастовства утверждаю, что имел оглушительный успех. Нас вызывали восемь раз! Голос твоей матери выделялся среди голосов всего хора. Все просто: только ее и было слышно.

Целую.

P. S. Видела ли ты мое фото в «Маленьком Провансальце»? Снимок потрясающий. Я седьмой справа во втором ряду. Прибудем во вторник к обеду, привезем седло барашка, трюфели, торт с кремом и шампанское. Восемь вызовов в Марселе стоят столько же, сколько пятнадцать в Париже.

* * *

«Нечестивцы» по-прежнему сходились в кафе, но их кружок увеличился на одного весьма важного члена – господина кюре, который начал с того, что, проходя мимо, стал останавливаться и заговаривать с ними, стоя у террасы кафе, а кончил тем, что присел за столик. Он был интересным собеседником, но его присутствие требовало определенной сдержанности в разговоре, по крайней мере до тех пор, пока он не покидал их, отправляясь на вечернюю службу.

В качестве ответного «визита вежливости» Памфилий и Казимир начали посещать воскресную мессу.

Господин Белуазо сменил горничную, или, скорее, его горничная сменила хозяина, поскольку по собственному желанию отбыла в Марсель, заявив, что с нее довольно: сколько можно терпеть прихоти старого скопидома в деревне, полной «мужланов».

Заодно она сменила и род занятий.

Новая служанка была очаровательной восемнадцатилетней грязнулей, порой позволявшей себе обращаться к хозяину на «ты» и фамильярно называть его Жаном. На что господин Белуазо смотрел сквозь пальцы: «Дитя, что с нее взять…»

Лу-Папе сильно сдал. Он почти не работал, его виноградником в ложбине занимался Памфилий, и все же кое-что он не оставлял своими заботами: что ни утро поднимался он в Массакан, где ухаживал за тремя рядами гвоздик, которыми по воскресеньям убирал могилу Уголена. При этом он охотно каждый день сражался с другими завсегдатаями кафе в маниллу и никогда не жаловался, разве что однажды вечером. Как-то Манон, проходя мимо кафе, улыбнулась мужу, и когда все провожали ее взглядами, Филоксен заявил:

– Невероятно, до чего красивой стала…

Учитель выпятил грудь вперед, а Лу-Папе прошептал:

– Она всегда была красивой. На мое несчастье.

Слеза скатилась по его щеке в усы, он дважды шмыгнул носом и спросил:

– Так что у нас козыри?

* * *

Батистину с козами, ослицей, собакой и топорами Джузеппе перевели на житье в Розмарины. Она продолжала вести прежний образ жизни: бродила по холмам, собирала травы, делала сыр, а близнецы Англада возделывали поля. Плантацию гвоздик они забросили, потому как приходилось слишком о многом думать, и потом это была, по их мнению, «очень уж деликатная работа»; однако благодаря источнику они возобновили выращивание тех культур, которые когда-то здесь росли при Камуэне Старшем, и в хороший год доставляли на рынок в Обани полные возы овощей.

Часто, по четвергам или воскресеньям, Манон, Бернар и Магали навещали Батистину и все вместе обедали; Батистина, как и прежде, за стол не садилась, оставаясь у очага. Иной раз влюбленные молодожены на зорьке отправлялись в холмы. Бернар продолжал собирать камни для «школьного музея», за что получил похвалу от господина инспектора начальных школ, Манон ставила ловушки («как раньше», говорила она), затем они завтракали под старой рябиной, причем Манон никогда не забывала прихватить бутылочку молока для «лембера», но огромная ящерица, вероятно в силу фрейдистского отвращения, отказывалась выползать из своей норы в присутствии красавца Бернара, и тому приходилось оставлять их наедине, улыбаясь и изображая снисхождение, но на самом деле не на шутку досадуя. Иногда их сопровождал Памфилий с ружьем, зажатым под мышкой. Манон по-прежнему испытывала к нему настоящую нежность из-за тех черных стрел. Он поджаривал отбивные или сосиски на тимьяновых углях и посыпал их молотым чабером, а Манон тем временем залезала на сосну и бросала оттуда мужу шишки.

Но в сентябре пришлось отказаться от подобных прогулок, ее походка изменилась – она ходила, откинувшись назад и впервые в жизни наступая на пятки. Памфилий, тайком от всех, сходил в Руисатель и поставил свечку в церкви, прося о том, чтобы новорожденный не был горбатым.