Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Ну конечно, ты не мог не вспомнить. Но раз тебе это неприятно, поговорим о другом.

– А почему это должно быть мне неприятно? Этот Кастань был не бог весть что. И потом, не я же его повесил. Он всегда был запойным пьяницей, и…

– Вижу, ты продолжаешь делать вид, что не помнишь, но только зря теряешь время и лицемеришь. Этот Кастань… да я и не помню, кто это, и вовсе не о нем хотела с тобой поговорить.

– Но кто же еще мне писал?

– Тебе это известно не хуже меня, потому как ты не можешь забыть об этом!

– Дельфина, мы сидим напротив церкви, передо мной крест, вон там, на колокольне. Так вот, перед этим крестом я клянусь тебе, что не ломаю комедию. Клянусь, что не получал других писем, кроме писем отца, Англада и Кастаня.

Старуха повернула к нему свои мертвые глаза:

– Если это так, это было бы бедой.

– Почему?

– Поклянись мне еще раз, что не лицемеришь.

– Еще раз клянусь. Так кто мне писал?

Поколебавшись, она склонилась к нему и, понизив голос, проговорила:

– Флоретта.

Лу-Папе вздрогнул:

– Флоретта Камуэн?

– Тебе прекрасно известно, что была только одна Флоретта.

– Ты уверена, что она писала мне?

– Я сама отдала письмо в руки почтальона, потому как она не хотела, чтобы о нем узнали.

– Дельфина, клянусь тебе перед Господом, письма от нее я не получал… Потому что о письме от нее я бы не забыл. И если хочешь знать правду, которую я никогда никому не открывал, у меня до сих пор хранятся две ее записки, написанные карандашом и наполовину стершиеся, и черная заколка для волос. Да. Но когда я вернулся, ее уже не было в деревне. Она вышла замуж за этого кузнеца из Креспена, и у нее даже уже был ребенок!

– Как могло получиться, что это письмо потерялось? – всплеснула руками Дельфина.

– Знаешь, мы там все время переезжали с места на место, стояли то в каком-нибудь захолустье, то в горах… Порой нам не подвозили ни еды, ни патронов… Вполне возможно, что и письма терялись… Если бы я получил от нее письмо, я бы до сих пор помнил его наизусть…

Старуха уронила голову на грудь и пробормотала:

– Если это так, это ужасно.

– Ты думаешь, она меня любила? – прошептал Лу-Папе.

– Дурачок!

– Она никогда так и не призналась мне в этом. Даже после… того, что произошло однажды вечером, когда мы возвращались с танцев, она делала вид, что посмеивается надо мной.

– Таков уж был ее характер. Но со мной она делилась всем, и я знаю, что она любила тебя, и письмо это я читала.

Она замолчала, уйдя в свои мысли о прошлом. Лу-Папе не смел произнести ни слова, он втянул голову в плечи и опустил голову, словно в ожидании камня, который вот-вот должен был свалиться ему на голову.

– Она тебе писала, – после затянувшегося молчания наконец прошептала Дельфина, – что любит тебя и никогда не полюбит никого другого.

Папе трижды откашлялся:

– А что еще?

– Она писала, что беременна.

– Что?

– Ну да. Прошло, наверное, недели три, как ты уехал… Она тебе писала, что, если ты напишешь ее отцу и пообещаешь жениться на ней, она станет тебя ждать… В этом случае можно было показывать письмо всем в деревне, и никто не посмел бы тыкать в нее пальцем.

Лу-Папе стал было приподниматься, но не смог и осел на лавку.

– Дельфина, Дельфина, ты уверена… – забормотал он.

– Говорю тебе, я читала письмо и даже помогала его писать… Бедняжка перестала спать… Пробовала избавиться от плода с помощью всяких дьявольских снадобий… Шла в холмы и прыгала со скал… Но плод зацепился, и ни в какую. Тогда она тебя возненавидела. Отправилась на танцы в Обань и подыскала там себе здоровяка-красавца, кузнеца из Креспена. Вышла за него, чтобы покинуть деревню, и здесь никто так и не узнал о рождении ребенка…

– Он родился… живым?

– Да, живым. Но горбатым.

Лу-Папе ощутил, как из живота у него по пищеводу поднимается огромный комок холода, как вдруг расширилось и заполнило все пространство между ребрами сердце. Нет, он не страдал, он просто не мог дышать.

– Вначале она мне иногда писала. Сообщала, что муж ее – чудесный человек, что мальчик очень умен… Она надеялась, что, подрастая, он станет как все. А потом я вышла замуж, переехала в Марсель… Когда люди живут далеко друг от друга, они быстро друг друга забывают… Она перестала мне писать, и я больше ни разу ее не видела… Мне сказали, что она умерла, как и ее муж. Но что стало с мальчиком, не знаю. Он, должно быть, все еще живет в Креспене. Тебе бы повидаться с ним, Цезарь. Ты одинок, богат, может быть, он в тебе нуждается…

Она надолго замолчала, словно ушла в свои думы, Лу-Папе был неподвижен.

Раздался вечерний перезвон колоколов; две маленькие старушки показались на эспланаде.

– Дельфина, – семеня, на ходу заговорили они с ней, – некрасиво кокетничать с этим старым чертом, когда Господь зовет тебя!

Дельфина поднялась со скамьи.

– Я не виновата! Клеретта запаздывает! Дай мне руку, дорогая… До завтра, Цезарь. Буду за тебя молиться.

* * *

Два часа спустя господин учитель вышел из клуба, где закончил разъяснять Филоксену несколько темных мест из «Журналь офисьель», касающихся правил выпаса скота на невозделываемых землях.