Жар под золой

— На стройки ты нередко ездил в два раза дальше... минутку, я только поздороваюсь вон с той женщиной... не уходи, я сейчас вернусь.

Она направилась к какой-то толстухе и протянула ей руку, а потом заговорила со стоявшими рядом Швингхаммерами. Было заметно, что Хелен испытывала наслаждение, раскланиваясь и разговаривая со здешней публикой.

Я вдруг осознал, что никогда не интересовался кругом знакомых жены. Когда у нее бывали гости, я просто не обращал на них внимания. Знал, что жена дома, и все. Я гордился тем, что она из обыкновенной продавщицы пробилась в библиотекари, достигла этого своим трудом, используя каждый свободный час, чтобы учиться. Ее гости почти всегда говорили о книгах и авторах, об административных делах — куда кого назначили, кого повысили или понизили, о культурных событиях в нашем городе. Я тут, понятно, не принимал участия, потому что боялся сказать что-нибудь невпопад. Говорить о своей профессии я никогда бы не рискнул. Да и кому это интересно — все время на лесах, и в промозглую погоду, и когда на градуснике тридцать пять в тени.

Я пошел искать туалет и, заблудившись в узком коридоре между залом и школьным двором, очутился на лестнице, ведущей в подвал. Повернув обратно, я услышал, что кто-то плачет.

— Есть тут кто-нибудь?

Плач умолк. Глаза привыкли к тусклому свету, и я разглядел девушку, сидевшую на лестнице спиной ко мне.

Я спустился на несколько ступенек и спросил:

— Что с вами? Могу я чем-нибудь помочь?.. Несчастная любовь?

— Провалилась, — ответила она.

Это была Сузи.

— Бывает хуже. У вас ведь в кармане аттестат зрелости. А это кое-что значит... Пойдемте в зал.

— Знаете, — сказала Сузи по дороге. — я не хотела учиться музыке, мне всегда хотелось быть воспитательницей в детском саду, но стоит мне дома заикнуться об этом, как мои родители на стену лезут. Теперь, когда я провалилась на вступительных, они ведут себя так, будто я их оскорбила или обесчестила.

В зале крутились пары.

Жены и дочери не было видно. Какой-то незнакомый человек кивнул мне, но я не ответил ему. Постояв немного у дверей, я вышел на улицу. Потеплело, небо было звездное.

Устало и бесцельно я побрел по неасфальтированной автостоянке. В некоторых машинах сидели парочки и целовались. Очутившись перед своей машиной, я от неожиданности испугался: на заднем сиденье обнимались Рупперт с Клаудией. «Повернуться и уйти? — подумал я, — Ничего не вижу, ничего не видел?»

Открыв дверцу, я спокойно сказал;

— Выйдите, пожалуйста, господин Швингхаммер, мне нужна машина...

Они разом отпрянули друг от друга, затем молча вылезли из машины; Рупперт что-то лепетал, но я отмахнулся. Усевшись за руль, я видел, как они направились к двери в зал и исчезли за ней.

Я долго сидел, не в силах пошевелиться, сидел, судорожно вцепившись в баранку, и глядел в ветровое стекло. Я не был пьян, просто чувствовал себя разочарованным, опустошенным. Наконец я тронулся с места.

На Бронштрассе у освещенной телефонной будки я увидел трех девиц. Затормозив, я опустил стекло и спросил ту, что подошла ко мне первой:

— Сколько?

— В машине — пятьдесят, — ответила она.

— Залезай. — Я открыл правую дверцу.

Отъезжая, я заметил в зеркало заднего вида, как одна из девиц записывала, вероятно, номер моей машины. Меня это задело.

— Записала мой номер? — поинтересовался я. — Боится, что я тебя прикончу?

— Осторожность не помешает. Я была бы не первой. Не беспокойся, когда вернусь, она порвет бумажку.

Девице было самое большее семнадцать.

— Куда поедем? — спросил я. — На север?

— Чего? — удивилась она, и удивление ее не было наигранным. — А-а, ты новичок... небось в первый раз... Это ж надо, какой мне сегодня подарочек. Наконец-то хоть какое-то удовольствие... Нет, не на север, там слишком много ищеек... Поезжай на восток, к Унне, я скажу, где остановиться, у меня есть свои места, знаю там все просеки.

Мы еще не выехали из центра города, а она уже стала задирать юбку.

* * *

В Кёльне у музыкального училища я высадил Клаудию, договорившись, что встретимся с ней во второй половине дня на площади у Римско-германского музея.

Я поехал в район Линденталь по адресу, который сообщил мне Бальке. Человек, погрузивший в мой багажник три небольших, прочно сбитых деревянных ящика, судя по выговору, был иностранец. Дом оказался шестиквартирный, добротной постройки, на всех балконах сверкала герань, повсюду одинакового светло-красного цвета.

Перед соседним домом, у тротуара, пожилой человек мыл свою машину. На нас он не обращал никакого внимания. Заперев багажник, я спросил «иностранца»:

— Расписываться нигде не надо, на товарном чеке или?..

Махнув рукой, он удалился в гараж, из которого выносил ящики, и опустил за собой подъемные ворота.

Проехав две-три улицы, я остановился, открыл багажник и приподнял один ящик: он был необычайно тяжелым.

Все ящики были крест-накрест перетянуты стальной лентой на заклепках.