Жар под золой

Я бросил все как есть и побежал за ней прямо в своей треугольной накидке. На стоянке перед кладбищем стояла наша машина с открытыми дверцами и работающим мотором.

— Легкомысленно ты себя ведешь, — упрекнул я Хелен.

Когда мы уселись, она сказала с неприкрытым возмущением:

— Ни одного гвоздика ей не досталось... До чего же может дойти человеческая подлость...

Тут только я вспомнил, что сегодня у нотариуса должны были вскрыть завещание, совсем из головы вылетело, сегодня утром я, кстати, сам предложил Габи подвезти ее в город на своей машине, но она отказалась и вызвала по нашему телефону такси.

По дороге Хелен рассказала мне, в чем дело.

— Все досталось ее старшему сыну, все как есть. Около двенадцати Габи пришла ко мне в библиотеку, она держалась вполне спокойно, но я сразу почувствовала, что дело неладно, а тут и она сама мне рассказала. Она не бранилась, нет, и плакать тоже не плакала. Она просидела с полчаса у меня в кабинете, потом ушла, а на прощанье сказала: «Ничего, я им еще устрою представление». Спустя примерно час я встревожилась, села в машину и поехала домой. Остальное ты сам увидишь.

Во время кремации в зале крематория я впервые за много лет увидел сына Пфайферши, человека лет шестидесяти. Он не поздоровался за руку ни со мной, ни с Хелен, хотя, казалось бы, должен был знать, что все эти годы я поддерживал в порядке дом и сад его матери. Сложения он был богатырского, и вот теперь этот самый богатырь бросился мне навстречу, едва Хелен высадила меня перед домом Пфайферши.

— Ну и баба. Просто-напросто никого не впускает. Заперлась на все замки... Ну и баба. — При этом он потирал руки, словно происходящее доставляло ему удовольствие.

На улице толпились соседи, в палисаднике собралась родня: возмущенная жена наследника, два равнодушных мужчины лет по тридцать, оба с женами, и пятеро возбужденно бегающих любопытных ребятишек, от семи до десяти лет.

Все стояли и, задрав голову, глядели на второй этаж, где были распахнуты окна и раздавался голос Габи:

— Вон отсюда, пошли вон, проклятые охотники за наследством.

— Ну и баба, — сказал Пфайфер, — не баба, а динамит, такое просто надо повидать своими глазами.

Я крикнул:

— Габи, спустись! Все равно это не имеет смысла! Спустись, Габи, прошу тебя!

Я обошел дом, чтобы поискать какой-нибудь вход, и увидел на земле всевозможную кухонную утварь, которую Габи побросала из окна. Еще я нашел там перину. Я проверил, нет ли где случайно открытого подвального окна, но все было заперто, и дверь из подвала в сад тоже была закрыта. Тогда я начал соображать, нельзя ли добраться по водосточной трубе до какого-нибудь открытого окна, и тут обнаружил, что оконце чулана лишь слегка притворено, но в такое оконце мог пролезть разве что малый ребенок.

— Лотар, ну сделай же что-нибудь, — умоляла последовавшая за мной Хелен.

— Габи, — крикнул я, — подойди к окну!

— Ну и темперамент у этой женщины, ну и темперамент, — суетился Пфайфер, потирая руки.

— Да замолчите вы наконец! — рявкнул я.

Тут в окне показалось лицо Габи.

— Лотар, — крикнула она, — ты лучше не вмешивайся, это мое дело, она меня лишила наследства, понимаешь, лишила за то, что я, не жалея сил, ухаживала за ней! — возмущалась Габи.

— Габи, спустись, открой дверь, это не твой дом, спустись, не то я сам поднимусь к тебе и вытащу тебя!

Пфайфер, стоявший рядом, изрек:

— У меня к вам такое предложение, господин Штайнгрубер: дадим ей просто-напросто отбушевать — у нас ведь все равно снято несколько комнат в «Римском императоре», и нам безразлично, сегодня мы попадем в дом или завтра.

Когда я снова хотел обойти дом, чтобы, если удастся, проникнуть в него через окошко чулана, парадная дверь вдруг отворилась, и из нее вышла Габи. Она плакала, плакала так горько, что все на ней ходило ходуном. Я взял ее за руку, подвел к Хелен, и Хелен пошла с ней через улицу к нашему дому.

Едва обе они скрылись за дверью, многочисленная родня, стряхнув оцепенение, хлынула в дом старухи.

— Хорошо получилось, — сказал Пфайфер. —Я вам очень признателен и сумею выразить свою признательность... Но меня вот что интересует, как по-вашему, эта женщина всерьез думала, что она единственная наследница?

— Я знаю только, что это говорила ей ваша мать. Вы мне лучше скажите, зачем было приглашать ее на вскрытие завещания, если ей вообще ничего не завещано?

— Охотно скажу: моя мать сделала добавление к завещанию, где выразила свою глубочайшую признательность этой женщине, и, для того чтобы завещание было юридически неуязвимо, нотариус должен был зачитать добавление в присутствии этой женщины, так мне, во всяком случае, кажется.

— Какое неслыханное великодушие проявила ваша матушка, внося свое дополнение. — С этими словами я ушел.

У нас в гостиной сидела Габи с зареванным лицом. Она все еще плакала.

— Ничего мне не завещала... как есть ничего... тридцать тысяч наличными... закладные...

Я не дослушал: в дверь позвонили. На пороге стоял Пфайфер, заполняя собой весь проем.