Жара в Архангельске

— А что тут непонятного? — она остановилась, — Хочешь жениться на москвичке? Так не упускай момент! — Олива махнула рукой в сторону бульвара, где разгуливали парами упакованные в кожу девицы, — Подходи и клей любую. Уверена, что с твоим подвешенным языком тебе отказа не будет. Иди, пользуйся случаем, пока ты тут!..

В глазах Оливы не было ничего, кроме презрения. И Салтыков, этот энергичный, самоуверенный Салтыков, на которого вешались все бабы — впервые почувствовал себя раздавленным и ничтожным.

Это было выше его сил. Его никогда ещё никто так не унижал.

Он больно схватил Оливу за руку и прошипел:

— Ты долго ещё надо мной будешь издеваться, а? Ну, какие тебе ещё нужны доказательства? Мне что — башку об фонарный столб разбить, чтобы ты мне поверила? Или, может, с моста прыгнуть?

— С моста?.. — прищурилась она, и в её глазах вдруг промелькнул какой-то нехороший огонёк, — А это мысль!

Мост через Москву-реку как раз находился буквально в двух шагах. Они взошли на него и остановились. Олива знала, что больше всего на свете Салтыков боялся высоты. «Ну, вот и посмотрим, можно ли тебе верить...» — подумала она и усмехнулась.

— Ну? Чего застыл-то? — поддразнила его Олива, — Прыгай давай! Ты же хотел?

Он стоял у перил, тянул время.

— Ну? Я же жду...

Салтыков с выражением ужаса на лице посмотрел вниз, на воду. В следующую секунду он перемахнул на ту сторону и повис с той стороны моста, держась за перила. Олива вначале испугалась, крик замер в её устах. Но увидев, что Салтыков держится с той стороны, совладала с собой.

— Ну, что ж ты не прыгаешь? — усмехнулась она, — Прыгай давай! Разожми ручки и...

Пальцы его, дрожа крупной дрожью, всё ещё цеплялись за перила. Секунда — и он полетит в реку с двадцатиметровой высоты. И, если сразу же не разобьётся о воду, то по-любому пойдёт на дно, ибо — Олива тоже знала — плавает он как топор.

Сердце её дрогнуло.

— Ладно, вылезай!

Салтыков, дрожа, подтянулся и перелез через перила обратно. Ноги его подгибались, словно ватные, тело сотрясала дрожь, лицо, покрытое испариной, было бледным, как полотно, глаза застыли, словно стеклянные. В довершение ко всему, светлые штаны его, с уже посаженным на них сегодня днём пятном от курицы, пустили от срамного места и вниз по ногам предательскую мокрую струю.

— Эй! — Олива нерешительно дотронулась до его плеча, — Скажи что-нибудь! Ты живой или нет?

Салтыков стоял по-прежнему бледный, на его лице застыло выражение пережитого ужаса. Он помолчал какое-то время, отходя от шока, потом не своим голосом тихо произнёс:

— Мне было реально страшно...

Они молча дошли до Красной Площади и остановились у Мавзолея Ленина. Салтыков, всё ещё дрожа, обнял Оливу, засунул руки ей под кофту. Она поёжилась от грубого прикосновения ледяных рук к её телу, но перетерпела. Он прижался к ней вплотную.

— Хочешь быть Первой Леди страны? Хочешь или нет?

— Хочу...

— Значит, будешь, когда я стану Президентом.

Олива рассмеялась.

— И даже после этого в Москве мы жить не будем.

Салтыков отпустил её.

— Ты не согласна за меня замуж?..

— Отчего же не согласна? — Олива вскинула на него глаза, — Согласна. При условии, что жить будем в Архангельске. Конечно, если ты действительно любишь меня, как говоришь...

Олива ожидала, что Салтыков сейчас либо начнёт мяться и уговаривать её, либо уйдет. Однако, вопреки всему, он вдруг сильно стиснул её в объятиях.

— В Архангельске так в Архангельске. Как скажешь...

Салтыков грубо мял Оливе груди, ловил ртом пряди её волос. Кремлёвские часы пробили час ночи — и то ли от этого боя, то ли от чего другого ей вдруг стало дурно.

— Фу, воняет от тебя как из общественного нужника, — резко отстранилась Олива, — Хоть бы штаны переменил. Президент!

Но ни обидеться, ни смутиться Салтыков не успел: внезапно, откуда ни возьмись, стеной ливанул дождь. Олива и Салтыков, взявшись за руки, побежали искать укрытия.

На противоположном берегу Москвы-реки гортанно заорал какой-то парень. Где-то вдалеке следом за ним подхватил ещё кто-то. Секунда — точно так же заорал и Салтыков.

— Перестань орать сейчас же! Петух! — одёрнула его Олива.

Но Салтыков не мог перестать орать. Сумасшедшая Москва, сумасшедшая ночь, сумасшедший летний дождь как из ведра, сумасшедшие крики парней, доносящиеся отовсюду, присутствие рядом девушки, от которой у него мутился разум, свели его с ума. Салтыков бежал под ливнем, держа за руку Оливу, и орал как жеребец:

— Йаааааа! Йаааааа! Йааааааааааааа!!!

В этом крике было всё: такая долгожданная свобода от учёбы, громадная масса впечатлений, распиравшее наружу желание, вызов всему свету, сумасшедший экстаз и счастье, счастье, от которого сносит башню, и когда совершенно не думаешь ни о чём, кроме того, что имеешь перед собой сейчас.

Глава 24

Пока у Оливы и Салтыкова где-то в центре Москвы происходило объяснение в любви, простуженный Майкл лежал в гостиничном номере и никак не мог прийти в себя от пёстрых событий свалившегося на него путешествия. За один этот день произошло столько всего, что голова у него шла кругом.