Жаркое лето

Одержимый непомерным тщеславием, способный, как говорится, схватывать все на ходу, он числился отличником и умел ловко войти в доверие профессуры. Его страстные речи националистического толка в защиту самостийной Украины привлекали внимание слушателей на студенческих сходках. После пылких речей, возбужденный похвалой друзей, он любил постоять в одиночестве в прохладном вестибюле университета перед скульптурами Владимира Великого, Ярослава Мудрого, Мечислава и Казимира. В радужных мечтах Никита видел рядом с ними свое изображение — освободителя Украины от большевиков.

Говорил он порой витиевато, запутанно, но плотно нанизывал слова одно на другое.

— Гвоздь держит подкову, подкова держит лошадь, лошадь держит человека, человек — весь мир...

На втором курсе он как-то сразу вытянулся, раздался в плечах и даже посмуглел. Решил: пора отпускать мазеповские усы. Летом на каникулах ему случайно попался под руку томик Гете на русском языке. Прочитав, удивился мысли писателя, которая пришлась ему по душе: «Характер состоит в энергичном стремлении к достижению целей, которые каждый себе указывает.»

— Так это же здорово, черт возьми! — воскликнул Никита. — Надо, чтобы и я нашел свой характер.

Он записал свою мысль в дневник с тайной надеждой, что когда-нибудь ее прочтут потомки:

«Жизнь наша, как страшная симфония неумелого композитора. Ей нужен опытный дирижер, с сильным характером. Я буду таким!»

В тот же вечер состоялся дома разговор отца с сыном. Никита сказал о своем решении бросить университет и связать свою судьбу с армией. Отец в сердцах накричал на сына, мать стала пить валерьянку. Никита тотчас ушел к своему другу и вернулся только на третьи сутки.

А через неделю Олесь Кравец повез свое взбалмошное чадо в Варшаву. Пользуясь связями в униатских кругах, он добился аудиенции у бывшего военного министра, генерала польской армии Станислава Шептицкого — родного брата князя церкви и изложил свою просьбу. Все было решено в одну минуту. Генерал даже не захотел взглянуть на Никиту, стоящего в прихожей, у двери кабинета.

— Ваш сын пройдет двухмесячную подготовку в летних лагерях, а осенью будет рекомендован адъютантом к полковнику Болесламскому — командиру одной из лучших дивизий войска польского.

Зимние казармы дивизии находились во Львове. Четыре серых длинных здания, окруженные кирпичной стеной, возвышались острогом над городом. Жолнежи с утра до вечера маршировали внутри городка на пыльном плацу, кололи штыками камышовые щиты, упражнялись на гимнастических снарядах.

Это была учебная команда. В ней находились новобранцы осеннего призыва из сел и деревень восточных воеводств. Кормили солдат плохо. Вместо трех фунтов хлеба, положенных по норме, ротные фельдфебели отпускали по два, да и то только строевым. Мяса, вместо фунта, выдавалось по полфунту. А с началом зимы были введены два постных дня в неделю.

Зато офицерам жилось вольготно. Сам полковник Сигизмунд Болеславский находился почти все время в Варшаве при молодой жене. Штабные и полевые офицеры весь груз военной учебы взвалили на плечи среднего комсостава и капелланов, а сами красовались на балах, дружеских пирушках, в городском театре музыкальной комедии среди молоденьких актрис.

Никита Кравец много времени проводил в двухэтажном особняке Зои Броницкой. Появлялся всегда в штатской одежде в «розовой комнате» обаятельной хозяйки, где собирались молодые врачи, адвокаты, инженеры, артисты.

Каждый вечер начинался пением «Ще не вмерла...» Затем маленький, рано облысевший человек с булавочными колючими глазками, именующий себя профессором-славистом, знатоком украинской культуры, быстро взбегал на маленькую эстраду. Страстно, горячо восхвалял он прошлое Украины времен Ярослава Мудрого, Ольги и Владимира. Это был эрудит. Этнографию и быт прошлого он знал до мельчайших подробностей. Все были в восторге от его речей.

Над эстрадой висел большой портрет гетмана Ивана Мазепы. На нем он был изображен в темно-бордовом кафтане с золотыми пуговицами, с булавой в руке, с печально опущенными усами.

— Вот он, наш бог и отец-наставник! — кричал исступленно оратор, показывая на портрет и торопливо выпивая стакан крепкого остывшего чая. — Украиной на востоке правят большевики и евреи! Прислушайтесь, дети мои, как стонет Славутич по ночам, как летит его печальная песня по нашей неньке-Украине, — и воздев руки к небу, заканчивал с патетическим пафосом свою речь: — Но грядет час освобождения, и правда жизни восторжествует! Скоро, скоро повеет свежий ветер с запада над щедрыми землями нашей многострадальной родины...

7

Натужно урча моторами, самолет набирал высоту. Десантники прильнули к иллюминаторам, напряженно всматриваясь в ночное небо, в пылающий на востоке заревом далекий горизонт. Там проходила линия фронта, туда летел самолет.